Олд Голд поставил ногу в сапоге на спину Клеллона.
— Ну посмотрите на моего долбаного демона! — сказал он. — Маленький трусливый демоненок! Теперь я хожу по облакам, и я низвергну дождь своей мочи на твою чахлую задницу, сынок.
Олд Голд вытащил член и направил его на голову Клеллону Бичу. Мы немного подождали.
— Не ссытся, — сказал Олд Голд.
Мы услышали еще один выстрел и крохотные блестки на заднице Олда Голда закружились вихрем.
— Взаправду? — спросил он и упал в обморок. Генрих убрал пистолет в карман фрака и спустился с крыльца.
— Мораль такова, — сказал он. — Никогда не смейся над своим демоном. Следствие этой морали — никогда не откладывай вечернюю кадриль. А теперь давайте забудем об этом фиаско. Займитесь ранеными. Бич станет нашим братом, если таков будет его выбор.
Многие начали расходиться.
— Ты, — сказал мне Генрих, — пойдем-ка со мной.
Мы пошли к каким-то линиям электропередач. За освещенным периметром разлеглась ночь больших близких звезд. Они светились зеленым светом, как те галактики, которые мама покупала и приклеивала к потолку моей спальни — к этим звездам прилагались таблицы, но я слишком ленился их изучать.
— Это нормально, — говорила она, — просто включи воображение. Создавай собственные созвездия. Богов и животных. Героев и медведей.
Я понятия не имел, о чем она. Я раскидывал наклейки по потолку в том порядке, который казался мне естественным, случайным, небоподобным.
— Просто хочется ноги размять, — сказал Генрих.
Мы прошли мимо последних хижин к деревьям. Над полем дул ветерок. Мне хотелось услышать в нем голоса призраков, стенания болота, жалобы вереска. Прошу учесть. Прошу учесть. Серьезная заявка, блядь, на первое место. Но Венделл по-прежнему мертв. А я по-прежнему умираю, так ведь? Так кто учтет? Что я сам учитывал? Разумеется, я получал свой кайф от жизни, пробовал кухни разных народов, пил вино, нюхал те или иные запретные сыпучие вещества, пока комната не начинала светиться, как фестивальный городок, а все мои друзья — но только они — были провидцами. Я наблюдал великие города, великие озера, океаны и так называемые моря, спал в мягких кроватях, просыпался, и меня ждал свежевыжатый сок, мягкие полотенца и великолепный напор воды. Я трахался при лунном свете, мчался по скоростным трассам сквозь заброшенные царства высшей увядшей красоты, встречался с мудрыми мужчинами, мудрыми женщинами, даже с одной мудрой кинозвездой. Я лежал на газонах, которые после стрижки дышали ароматом редких специй. Я катался на багги по дюнам, ездил по иностранным железным дорогам. Я пробовал сорок пять сортов кофе, не считая тех, что без кофеина.
Я не откладывал ничего на потом, я просто делал все это, просто и тупо делал. Вечный дождь разрушения. Вечная тьма. Ты видишь слишком много и не можешь увидеть ничего. Уступаешь свою прекрасную жену своему кузену — или солнцу. Плодишь хулиганов. А может, ты старик в больнице, который благодарит Лосей, черных детишек, жмет на кнопку, все жмет и жмет, а девушка никак не приходит.
Вот и все, хорошие мои.
Пилятство.
— Ты не передумал уходить? — спросил Генрих.
— Нет, — ответил я.
— Он говорит, нет, — сказал Генрих.
Я услышал за спиной какой-то шум. Кто-то оттеснял меня в грязь. Кто-то совал мою голову в рукав.
— Подожди, — услышал я голос Генриха.
Резинки цеплялись за шею, за уши.
— Что вы делаете?
— Нотти, смотри как забавно он выглядит с бородой.
Нэпертон стоял рядом со мной, пока я раздевался.
— Хорошо бы у нас была спецовка, — сказал он. — Раньше у нас была спецовка. Понятия не имею, куда она подевалась. Ты видишь что-нибудь через капюшон? Скажи правду.
— Нет, — ответил я.
Что-то резко ударило меня под коленку.
— Не могу винить тебя за честность.
Я повалился на тростник.
Ты когда-нибудь видел эти фотографии Чета Гевары, когда его изрешетили пулями в фарш?
— Че, — сказал я.
— Что?
— Че Гевара.
— Я не о нем говорю.
— Это часть процесса воспитания?
— Это пустая болтовня, — сказал Нэпертон. — Вставай.
Он завел мои руки за столб, поддернул запястья. Я услышал шуршание тростника — новая пара сапог.
— Дальше я сам, Нотти, — сказал Генрих. — Лучше езжай, пока пробок нет.