— Па, ты, похоже, слишком глубоко в этом увяз.
— Я был глубоко в этом всю жизнь. Теперь выгрызаю путь наружу. Так когда я смогу увидеть своего мальчика?
— Ну, вообще-то, я тут недалеко. И я подумал, что, может быть…
— Сейчас не слишком удачное время, сынок. Я уже почти увязываю сделку с «Хинксом». Винни серьезно занята, кругом дети, знаешь, у них домашний арест по приговору суда. «Крокодил» Менахема оказался им не по зубам, и вот с этим нам уже пришлось считаться.
— Все в порядке, па.
— Давай, когда ты в следующий раз заскочишь в Питтсбург. Как ты вообще? Хорошо?
— Нет, не хорошо.
— Это хорошо. Я о тебе беспокоился. Видел тебя по телевизору и все прочее. А потом от тебя ни звука. Я уважаю твое решение не вмешивать в это дело меня. Я бы, наверное, осложнил все еще больше. Но, похоже, у тебя теперь все налаживается. Я очень рад это слышать. Никакой отец не желает смерти своему сыну. По крайней мере до разумного возраста. Такова природа вещей. Я тебе скоро перезвоню. Или ты сам звони. Когда про «Хинкс» можно будет сказать «снято». Так ведь говорят у вас в Голливуде?
— Па, я никогда не был в Голливуде.
— Это жирный кусок. Я думал, что «Брандауэр» — жирный кусок, пока не появился «Хинкс».
— Удачи.
— Мне удача не нужна, у меня есть вера.
— Пилятство, — сказал я.
— Прости, что?
Телевизор был прикручен к стене под самым потолком. Дистанционного пульта не наблюдалось. Чтобы переключать каналы, пришлось залезать на комод. Эйнштейн тоже так делал? Может, гонял переключать каналы любовницу. Не то чтобы у них тогда был слишком большой выбор. Кукольный театр в основном, может, еще слушания в Сенате. Наверное, Эйнштейну просто хотелось лишний раз заглянуть ей под юбку. Хотя тогда он уже был чертовски стар. А может, и вообще умер.
Пропустив каналы с мягким сумо и ночной охотой снежных сов, я наткнулся на шоу, которого никогда раньше не видел. Называлось «Царства» — по крайней мере именно это слово постоянно мигало в углу экрана. Иногда возникал рисунок хижины с соломенной крышей. Сложно было понять общую идею — все растворялось, растекалось и стиралось. Голые люди слонялись туда-сюда по полупустым комнатам. Иногда в комнатах были стулья, или вентилятор на потолке, или ведро с мыльной водой. Одна комната была по колено засыпана черноземом. Мужчина в штанах из оленьей кожи и лыжной маске вгонял лопату в землю так, что железо скребло по бетону. Две женщины качались в гамаке и разговаривали замогильными голосами.
— Лесные обезьяны, — сказала одна.
— Вот выводок, — сказала другая.
Она указала на другой конец комнаты, где стоял мужчина, который ел белесую субстанцию из мисочки с легкоотдираемой крышкой. Я не сразу его признал. Кости его лица немного сместились, кожа стала бугристой, исшрамленной.
Но это совершенно точно был Бобби Трубайт.
— Наверняка вы сейчас гадаете, какого черта тут происходит, — сказал он в камеру. — Давайте я объясню вам кое-что про Царства. Царства — это Царства. Так выразился мой новый друг Уоррен. Лучше не скажешь. Я бы хотел только добавить, что Царства это Царства, это Царства. То, где мы на самом деле живем. Это не фантазия. Это не реальность. Это не другой мир. Это не телевидение, хотя, конечно, милости просим настраиваться на нашу программу. Это не Интернет, хотя я думаю, что вы безнадежны, если до сих пор не вошли в наше онлайновое сообщество. Это не движение. Мы вообще почти не двигаемся. Это не парадокс, хотя гарантированно сносит крышу. Это даже не бизнес, хотя мы принимаем все основные виды кредитных карт. Хотите кое-что увидеть? Я бы хотел, чтобы вы кое-что увидели.
Камера проследовала за ним через дверь в узкую комнату. Там стояла больничная койка, на которой, укрытый по ребра простыней, лежал костлявый старик. Стены представляли собой тромплей пустынных дюн и неба. Однако фокус не очень удался. Было заметно, что кое-где краска облупилась и проступили угольные штрихи. Старик сел на кровати. Его волосы спутались и свалялись, руки торчали сухими ветками, а кожа была покрыта язвами.
— Доброе утро, вечер, — тихо сказал ему Трубайт.
— Добрый день, — сказал Генрих.
Экран побелел. Пошли остальные местные программы ночного кабельного телевидения. Началось что-то под названием «Лэндвью Сегодня». Мужики с землистыми лицами в университетских мантиях обсуждали введение нового подорожного сбора. Я выдернул из контейнера еще один картонный стаканчик — хорошо, что можно расслабиться после шока от вида Генриха. Господи, как давно это было? Сколько я пробыл в Пангбурн-Фоллз? Сколько в комнате вины? Сколько в мотеле «Лэндвью Инн»? Вечер с картонным стаканчиком и виски дает о себе знать. Могли пройти годы. Карфаген покрывается Тунисскими кондоминиумами или вообще переезжает в Теннесси.