— Нет. Его милость поручил мне это важное дело, но я… не знаю вашей грамоты. Я не смогла прочесть вывеску на трактире! Это странно — думаю на своем языке, а слова произношу… похожие на наш итальянский. А вот на родном: «Уж небо осенью дышало, уж реже солнышко блистало, короче становился день, лесов таинственная сень с печальным шумом обнажалась…» — прочла тихо с печальной улыбкой, глядя в окно.
— Чудно звучит, — протянула женщина, подперев кулачком подбородок. Замолчали, задумавшись каждая о своем. Вдруг моя собеседница, встрепенувшись, вкрадчиво спросила:
— Ты перед тем, как перенестись в наш мир, что в этот момент делала?
Нахмурилась, вспоминая подробности.
— Сейчас… — Пытаясь сосредоточиться на мельчайших деталях того злополучного утра, закрыла глаза. — Вошли грабители. Придурок в маске размахивал пистолетом… крикнул мне «Снимай цацку!» Я её в руке держала и пожелала… — Обомлев от догадки, растерянно посмотрела на ведьму. — Я пожелала исчезнуть, оказаться подальше оттуда! Вы думаете…
— А чего тут думать? Проверить нужно! — Бабулька одобрительно кивнула. — Загадывай!
Оберег лег в ладонь. Сжала кулачок, зажмурилась и мысленно выпалила: «Хочу домой!»
И… ничего. А если по-другому?
«Хочу в свой мир!» — результат тот же — сижу в номере за столом со знахаркой.
«Хочу быть видимой!» — открыла один глаз, вместо руки вижу скатерть из небеленого льна.
— Ты что загадываешь? — недоуменно спросила старушка.
— Судя по всему, невыполнимое, — ответила упавшим голосом, — или не работает.
Передо мной лег клочок бумаги с какими-то каракулями.
— Это мое имя, сможешь прочитать?
— Черт… — ругнулась с досады. Ведь если анализировать произошедшее, то получается, что сам перенос случился в критической безвыходной ситуации, а сейчас вполне себе мирная сцена беседы двух дам. И ничего мне не угрожает, и никто в меня не стреляет. И в то же время помощь мне от оберега обещали? Обещали.
Вновь смежила веки и отчаянно-ласково зашептала:
— Миленький, хороший мой, научи-помоги! Знать грамоту этого доброго мира хочу! Не оставь меня дурой невежественной в новой жизни!
Не успела пропеть-произнести последнее слово, как кругляш моментально нагрелся в руке, а в голове будто струна лопнула. Звонко, оглушительно, больно!
Глава 7
Для того, чтобы написать письмо,
нужны двое, как и для ссоры.
(Элизабет Дру)
Словно сквозь толщу воды в сознание проникали голоса, постепенно становясь различимее. За мужским встревоженным следовал спокойный женский. Вытянувшись во весь рост, я лежала на твердой поверхности. Открыла глаза и рывком села, уронив со лба на колени влажную тряпицу.
— Очнулась, слава богам! Как же ты меня напугала, деточка, — старушка кинула в бадью уже ненужный компресс, нащупала мое запястье и, проведя своей ладонью выше по руке, добралась до плеча. Погладила успокаивающе. — Давай помогу встать, милая. Переполошила всех своим криком.
Несильно потянула меня за предплечье вверх. Я запоздало схватилась за голову, но с удивлением констатировала ясность ума и зрения, и никаких последствий той чудовищной боли, что пронзила меня только что. Поднялась осторожно, прислушиваясь к собственным ощущениям.
— С вами все хорошо, Анна? — Виконт, приподнявшись на локте, ждал ответа, нахмурив лоб. На глазах повязка.
— Я кричала? — спросила тихо, возвращаясь на стул, с которого, видимо, рухнула на пол, создав немало шума и, как следствие, суеты вокруг себя.
— Очень громко, голуба, у меня чуть сердце не оборвалось. Доран прибегал, в дверь ломился — думал, я тут режу его постояльцев. И начала с тебя, деточка. Еле его успокоила, — так же негромко сокрушалась ведьма. — Пришлось сказать, что бородавку прижгла тебе, — прошептала она и покосилась на навострившего уши в нашу сторону мужчину.
— Может, мне все-таки скажут, что случилось? — милорд повысил голос.
— Вы же слышали: мне провели небольшую операцию, — спокойно ответила я взволнованному господину. — Оказалось, у вашей «сестры» очень низкий болевой порог. Уже все в порядке, не стоит переживать. И простите, что потревожили ваш сон.
Виконт откинулся на подушку, удовлетворившись моим ответом. Или сделал вид, что поверил, но вопросов больше не задавал.
Бабушка подалась в мою сторону через стол и молча пододвинула знакомый клочок бумаги. Я прочитала сначала про себя, а потом пораженно выдохнула:
— Тельма?
Уставилась в довольное лицо ведьмы.
— Тельма, — с теплой улыбкой подтвердила женщина, кивнув.
— Все получилось! — произнесла одними губами, чувствуя, как вскипают слезы на глазах от непередаваемого восторга и облегчения. Сорвалась с места и заметалась по номеру.
На кровати недовольно сопел милорд. А меня переполняли эмоции, требуя выхода. Подскочила сначала к вздрогнувшей от неожиданности старушке, обхватила её лицо руками и расцеловала. Потом пришла очередь названного братца. Вот уж кто точно ничего подобного не ждал от счастливой «сестры». Он только неловко вскинул руки и замер, когда я коснулась своими устами его щеки, потом лба, а затем и губ-вареников.
Рванула на выход из комнаты. Дернула щеколду и ойкнула, чуть не прищемив себе палец.
— Я сейчас, я скоро!
— Куда ты, бедовая?
— Куда она?
Раздалось вслед на два голоса, но когда там было отвечать, если за спиной крылья!
Коридор. Лестница — вспомнить в последний момент, что по центру скрипит, а потому слететь ветерком по стеночке. Зал. Чуть не налететь на входящего с улицы молодого человека с саквояжем и успеть не дыша проскользнуть мимо в закрывающуюся дверь. Крыльцо. Вскинуть голову…
«Усталый путник» — так назывался постоялый двор.
А писать? Писать я могу? Кинулась обратно, зацепив плечом дверной косяк, и чертыхнулась-зашипела, схватившись за пострадавшее место. Сзади испуганно вскрикнули. Обернулась. В двух шагах от входа замерла толстуха с кувшином в руках. В широко распахнутых глазах застыл ужас.
— Селма, что с тобой? Будто привидение увидела! — хохотнула Улья от крайнего столика.
Та попятилась, не отрывая взгляда с того места, где я неосторожно подала голос.
— Две-двери сами открылись, — просипела дочь Дорана.
— Отцу об этом скажи, а еще лучше — сразу дыхни на него! — скептически поморщилась подавальщица.
— Я не пила! — возмутилась розовощекая и еще больше заалела лицом.
— Это не мне мерещится дьявольщина всякая. — Подружка безразлично пожала плечами и потеряла интерес к товарке, занявшись своим делом.
— Не-ет, что-то здесь не то, — протянула Селма и, подойдя к Улье, возбужденно зачастила: — Непонятное стало твориться в доме после приезда этой госпожи в черном. Сама странная, никто её лица не видел, выходит из номера только ночью. Бесшумно. Несколько раз отца напугала. Расплатилась за постой целым империалом! Забирает заказ, только когда отходишь подальше от комнаты. Ведьма к ним уже второй день шастает и долго не выходит! Крик слышала? — Дождалась ответного кивка и с жаром продолжила: — Отец бегал, узнавал, что случилось, а ему: удалила госпоже бородавку! — Скривилась, паясничая. — Только знаю я, что от этого так не орут. Болячка, видать, пострашнее у этой, в черном.
— «Поцелуй богини»! — ахнула девчонка от страшной догадки, прикрыв рукой рот.
Селма убежденно и важно кивнула на её версию о какой-то чрезвычайно кошмарной болезни, коей я, сердешная, оказывается, страдаю.
— А вчера кувшин с вином из третьего номера исчез. Прямо во время трапезы! Гость на секундочку отвернулся к окну, а повернулся — кувшина то и нет, тю-тю! Испарился! — подхватила Улья. — Если бы ты слышала, как он выговаривал твоей матери!
— Да ты что-о… — Выпучила глаза дочь трактирщика. — Теперь вот ещё двери стали сами открываться-закрываться… с шипением! Ой-и, не чисто что-то с этой постоялицей… Никак тоже ведьма!