Я собирался уезжать. «Вот тебе подарок, — и подал ей вибратор. — Тренируйся. Встретимся — проверю». (Вибратор по-испански — consolador, то есть утешитель.) Она засмеялась: «Я буду хорошей ученицей, обещаю». Мы оба чувствовали, что расстаемся не навсегда. У нас зародилась нежность. Эта умная милая женщина, преподаватель престижного института, нуждалась в чувственном приключении, и оно пришло к ней в моем образе. Далекий от ее профессии, от ее академического окружения (муж ее работал в Академии наук СССР), далекий от ее московской культуры, я умел, тем не менее, интересно рассказать морскую историю. И в то же время был если и не малоотесанным сельским парнем, то впитал в себя немного грубоватой морской манеры, и моя нестеснительность в интиме привлекали Наташу, и, видимо, действовал также простой постулат: каждая интеллигентная женщина должна иметь любовника.
Мы расстались с надеждой на встречу. Меня вскоре послали в Москву в командировку (я напросился сам, надо признаться). Наташа навестила меня в гостинице — у нее были два свободных от лекций дня, — а потом она отважилась пригласить меня к себе. Муж был на работе, сын — в детсаду. И хоть она очень боялась — недайбог, соседи заметят! — тем не менее, встретила меня в своей квартире с зажженными свечами и бутылкой шампанского. После короткой прелюдии Наташа расстелила на полу толстое покрывало (семейное ложе исключалось). Мы лежали обнаженные и ласкали друг друга. Я вдруг вспомнил: «А где твой вибратор? Покажи, что ты им делаешь». — «Я часто использую его, муж пока не знает». Вибратор мягко заурчал. Пока она ласкала им свой клитор, я пристроился сзади. Наташа, почти единственная из многих, никогда не чувствовала боли или дискомфорта от этого. «Ты представляй, что тебя имеют два мужика», — сказал я, и от этих слов она застонала и получила сильный оргазм. Фантазии часто помогают, многие женщины любят, когда мужчина говорит всякие «неприличные» слова, называя вещи своими именами. И эти слова, грубо используемые в русском языке, становятся вдруг для женщины такими сладкими, что кое-кто из них просил: «Продолжай, продолжай говорить так». Наташа любила фотографироваться в разных позах со мной, и как она признавалась, эти фотографии ее очень стимулировали.
Вскоре я ушел в рейс в Тихий океан. Со мной отправилось и теплое чувство к Наташе, которое я берег, как мог. В том рейсе я даже не претендовал на буфетчицу, имевшую парня из экипажа. Возвращались самолетом из Лимы через Москву. Была промежуточная двухчасовая посадка в бразильском Сальвадоре, где я купил Наташе красивый и, по моим средствам, дорогой перстень с изумрудиками и бриллиантами. Мы приземлились в Шереметьево утром. «Раньше двух часов дня не смогу вырваться», — ответила Наташа по телефону. Мой самолет на Клайпеду вылетал вечером.
Наша встреча была более чем теплая. «Спасибо большое, только я не смогу носить твой подарок. Как я объясню мужу появление такой дорогой вещи?» — «Навестишь позже маму в Киеве, скажешь — от нее. А сейчас возьмем такси и побудем немного наедине». Наташа слегка нервничала, но не возражала.
Я договорился с таксистом, тот отвез нас в ближайший лесок и на двадцать минут покинул машину, оставив нас с Наташей.
Стоял московский довольно прохладный ноябрь. Не просто было пристроиться на заднем сиденье, не просто было снять с нее теплые рейтузы, но я был в таком диком возбуждении после шестимесячного воздержания, что мог свернуть горы. Когда все закончилось, Наташа тихо сказала: «Ну что ж, позже я буду говорить сама себе: и такое было в моей жизни». Потом у нас была недельная встреча в Киеве, где жила ее мама. Наташе нравилось разнообразие ласк, и она соглашалась, как задорный любознательный ребенок, на любое новшество. Позже она призналась маме, что я делал в постели. Мать ведь тоже женщина, и ей были интересны все проказы дочки. Иногда я разговаривал с мамой по телефону, она была как бы заговорщицей, поддерживающей нашу связь. В Портленде (США) я ездил в знаменитый чем-то госпиталь (по-моему, там лечился известный баскетболист-литовец), пытался достать Наташиной маме лекарство от тромбоза.