Со мной плавал несколько рейсов тралмастер Унгулайтис. Ему было за сорок, но он жил с девятнадцатилетней, которая упрашивала его жениться на ней. «На сколько лет, на год, на два? А потом ты не захочешь жить со старым», — был его ответ. Мне известны несколько неравных пар, не очень счастливых. Немного чокнутые от славы заслуженные артисты вроде еврея Рязанова, Табакова и других на старости лет женились на студентках, ну и сейчас выглядят карикатурно со своими животами-гарбузами. А стройные молодые жены напропалую изменяют им, бессильным старикам.
Сейчас не модно жить по старым канонам: «Но я другому отдана и буду век ему верна». Поэтому, когда Лайма пришла на судно и стала моей любовницей, я сказал себе, что постараюсь помочь ей тем, что будет в моих силах, но не позволю дойти до «женись на мне», как это случалось со многими капитанами. Первое, в чем она нуждалась, так это избавиться от фригидности. (В Бразилии, в главной газете страны «O'Globo», я прочел как-то, что 28 % бразильских женщин не знают, что такое оргазм.) Лайма поведала мне, что была замужем, что имела несколько любовников или, попросту, мужчин, но никогда не испытывала оргазма. «Ну и тунеядцы все твои мужчины, — сказал я, — такой красивой девушке с такими чудными грудями (у нее действительно были большие молодые ядреные груди) не получать от жизни самого большого удовольствия просто грешно!» Но расшевелить ее естество было не так просто. Мы иногда играли по часу, благо, я имел гиперсексуальность, как молодой. Эти игры ей нравились; каждый день после обеда, когда она заканчивала уборку кают-компании, у нас был «адмиральский» час. Лайма заходила в капитанскую спальню (моя большая каюта состояла из салона-кабинета, спальни и ванной комнаты), сбрасывала ненужную одежду. Я любовался ее красивым молодым телом, и сам становился молодым.
Когда у нее была простуда, я делал горячую ванну из морской воды и заставлял ее греться; кажется, она была тронута этим, а мне доставляло истинное удовольствие помогать ей, как ребенку. Она порой и была для меня ребенком, о котором нужно заботиться; может, поэтому искренне привязалась ко мне (я не хочу сказать: она полюбила меня). Одним вечером я включил видео — эротику. «Смотри!» А сам стал умело ласкать ее. И произошло желаемое: Лайма вдруг вздрогнула, приглушенно всхлипнула «ой». Это был ее первый оргазм. Она поднялась, радостно улыбаясь, и мне было приятно: «Молодец, молодец, теперь все будет в порядке. Только в следующий раз не стесняйся кричать, это поможет ощутить затаенное блаженство». Дать наслаждение женщине — это иногда намного важнее собственного оргазма, неосознанно у тебя появляется гордость за это, потому что дарить людям радость — это предначертание каждого хорошего человека.
После этого жизнь изменилась. Лайма приходила ко мне в спальню не для того, чтобы сделать своему покровителю приятное, а чтобы самой в порыве оргазма взлететь на небеса.
Во время стоянок в родном порту мне приходилось часто ездить в Вильнюс по делам фирмы. И я всегда брал Лайму с собой. По дороге останавливались в тихом, закрытом от людей месте и радовались жизни. Лайме, по-моему, даже нравилось заниматься любовью с небольшой опаской — а вдруг кто-то увидит. Кажется, от этого она испытывала более острое наслаждение. Иногда я просил ее повернуться лицом вниз. «Ой, заканчивай, больно!» — «Ну, хорошо, я не буду так». — «Нет, нет, продолжай, тебе ведь нравится, только кончай побыстрее». Ах, ты, моя девчушечка, какая же ты была добрая и податливая. Все-таки, она любила меня. А я любил ее. Не только за молодость, но и за хорошую душеньку. Лайма была доброй с людьми, никогда не делала никому зла, в компании она иногда рассказывала что-нибудь смешное с таким юмором, что все хохотали. Ее любил весь экипаж.
Был у меня на Клондайке друг Хесус Гомес, испанец. Когда- то он закончил Ватиканский университет, но не захотел быть священником (его готовили для униатской церкви, и он знал украинский язык), потом два года учился в дипломатической школе, работал несколько лет дипломатом в Москве, вообще, был необычный человек. Однажды мы стояли у причала порта Лервик, брали груз на Виго (Испания) для его компании. Под вечер Хесус, элегантно одетый, пришел к нам на борт и первой, кого он встретил на палубе, была Лайма. Позже Лайма рассказывала и смеялась: «От Хесуса пахло таким чудным одеколоном, что скажи он: иди со мной, — я пошла бы за ним куда угодно». На следующий день я пришел к нему на квартиру. «Покажи твой парфюм». Это был «Fahrenheit» — французский Диор. С тех пор я пользуюсь только им. Гина часто шутит, видя, как я «душусь» перед выходом в город: «Теперь все женщины будут следовать за тобой». Почему фирма Диор нарекла этот одеколон именем физика Фаренгейта, температурной шкалой которого пользуются до сих пор в «отсталых» США и некоторых других странах, не знаю.