— До выяснения обстоятельств, все должны оставаться здесь. Так безопаснее.
— Для кого? Я уверенна, что Ее Высочество Мейрен не сбежала бы без своего желания. Так зачем винить в воле вашей дочери моего ребенка?
Кларисса совершенно не ценила заботу матери и веру в нее, поступая совершенно безнравственным образом, будто весь мир ей что-то должен. Ничтожество, подумалось Мин Суэ. Госпожу Анну стало жаль. Она так пыталась отстоять права своего дитя, вступая в прямую конфронтацию с королевой.
Клариссе бы научиться так себя вести.
— По словам моей племянницы, — Фавели поморщилась, произнося это. — Клариссе было известно о плане Мейрен. Но та вместо того, чтобы сообщить нам — помогла.
— Как сделала бы любая хорошая подруга, — подметила леди Анна. — А отчего она не рассказала вам, госпожа Чень? Вы же ее кузина.
Укор произнесённый с такой легкостью, привел Мин Суэ в замешательство. Синие глаза Монтгомери наблюдали, ловили на крючок, и ей взаправду стало как-то не по себе. Впервые в жизни, она почувствовала загнанной в ловушку.
— У нас случились некоторые разногласия.
— Правда? Какие? — глаза леди Анны заинтересовано заблестели.
— Моя племянница имеет полное право не отвечать вам.
А-Суэ совершила над собой усилие и оторвалась от цепкого взгляда женщины. Насколько же тёте Фавели не нравилась гостья, что она даже пыталась защищать некровную родственницу.
— Действительно, она ведь не может скрывать что-то, что спровоцировало вашу дочь сбежать. А обвинить мою — проще простого.
Разговор все больше заходил в тупик. Госпожа Монтгомери мастерски перетягивала одеяло у растерянных Валькоайненов на себя, даже не стараясь.
— Я виновата.
Голос Клариссы, дрожащий и неуверенный, разрушил напряженную тишину зала, привлекая внимание.
— Я виновата. Помогла Мейрен и способствовала ее плану, вводя всех в заблуждения. Обещаю оставаться в темнице до выяснения обстоятельств.
— Кларисса? — Фавели попыталась заглянуть ей в лицо, но Монтгомери упрямо избегала чужого взора.
И сейчас, итак извечно едва не бескровная Кларисса, будто покрылась ледяной коркой, больше прозрачно-серая, едва различима от трупа, дрожащая, как от лютейшего мороза. Ненастоящая.
И то единственное, что выдавало в ней жизнь — проклятые слишком синие глаза, — отстранённые и отчаянные, как если ей зачли смертный приговор. Трусиха. Лгунья. Смотрит, как человек, что готов отправиться к прародителям. Но одновременно как испуганный смертник, с занесенным над головой тупым мечом.
В голове у Мин Суэ все перемешалось, не в силах связать мысли. Два образа настолько схожи и разные одновременно, что она не могла с этим смириться и злится сама на себя за недальновидность и вспыльчивость, на Клариссу за недоговорки и скрытность, на Мейрен за...
А на что можно злиться на Мейрен? Она всего лишь искала поддержки и помощи у кого-то рядом.
— Смотрите, — торжествующе воскликнула леди Анна. — До чего вы довели мою дочь. Она уже просто признается в том, чего не делала. Кто знает, что случиться, пробудь она здесь подольше. Мы уезжаем, Кларисса.
Собственное имя вывело Монтгомери из оцепенения. Она резко вскинула голову, и Мин Суэ все еще находившаяся рядом, еле успела отскочить, также заметив движение рядом.
И две женщины, сопровождавшие Анну, подошли к Клариссе, хватая под локти, как стража ведет преступников. Одно неверное движение — прощай целые кости. Она выглядела в их крепких руках как маленький ребенок, задыхаясь от уже выступивших слез, брыкавшаяся, как если нашла в себе последние силы для борьбы.
— Веди себя достойно, дитя, ради Бога! — осадила Анна, даже не окинув взглядом бьющуюся во внезапных истериках дочь.
Вырываясь, царапаясь, но не издав почти ни звука, Кларисса вызывала бы восхищение, если не знать всю подноготную маленькой женщины.
Не понимая, куда себя деть в такой ситуации, Мин Суэ молча поджав губы, обратила свой взор на госпожу Фавели, но прежде, чем повернуться, к ее слуху дошло только два слова:
— Убей меня.
На чистом горном диалекте восточноталагейского произнесла Кларисса. И обращаться так она могла только к ней.