Тут он вдоволь побегал по берегу, познакомился со многими собаками, портовыми и корабельными, и каждый день по нескольку раз купался со своими матросами в море.
Команда «Камы» еще больше стала гордиться своей собакой. Соленый любил воду. Он бесстрашно далеко заплывал в море вместе с матросами и, если не было большой волны, нисколько не боялся. Когда ему казалось, что пора возвращаться, он просто заплывал вперед и начинал плечом толкать человека обратно к берегу. Это уже была не легенда. Все на берегу видели, до чего «морская» собака на «Каме», удивлялись, завидовали, гадали, откуда у нее такие способности, и приходили к выводу, что в роду у нее была собака-водолаз.
Ему было уже полтора года, когда жизнь его перевернулась. Соленый, всегда в плавании ни на десять шагов не отходивший от своих матросов во время прогулок на берег, после привольной одесской жизни, где можно было уходить надолго и всегда можно было вернуться на борт, не опасаясь, что корабль уйдет, попал в тот самый иностранный порт, где он родился, – впрочем, место это он решительно не помнил.
Он погулял с матросами, вернулся на борт, потом увидел очень интересную собаку, с которой ему захотелось побегать и поиграть, и сделал то, чего никогда не делал: никем не замеченный сбежал по трапу на берег.
С собакой они быстро познакомились, выяснили, что друг друга не боятся и не угрожают друг другу – значит, компания для обоих вполне подходящая. Чужая собака предложила пробежаться вдоль берега наперегонки, и они побежали. Потом они помчались вдоль заборов, останавливаясь у каждых ворот, чтобы подразнить дворовых собак, вместе загнали на дерево злющего, зеленого от старости кота и очутились очень далеко от порта. И тут Соленый вдруг, насторожив уши, замер и опомнился. Издалека донесся прощальный гудок уходящей в море «Камы».
Приятель Соленого удивленно смотрел, как тот вдруг во весь мах кинулся вдоль берега к порту. Соленый был вне себя от тревоги и волнения. Выскочив на пирс, он, чуть не сшибая с ног встречных, мчался к причалу.
Вот на этом месте полчаса назад был трап, он ясно чувствовал запах смолы, мокрого дерева и следы ботинок матросов. Следы были кругом свежие, знакомые, недавние, и все они вели сюда, к каменному обрыву, за которым была пустота, а дальше расстилалась гладь воды. Корабля, который ушел в открытое море, он не видел, до него были уже километры шумящего, взволнованного моря.
Ни на что не надеясь, пес обежал все причалы, добежал до конца каменного мола, где стоял небольшой маяк. Всюду был камень, а вокруг него — вода. Он вернулся к тому месту, где был трап и сильнее всего чувствовались следы людей, сел там и решил ждать.
Утром его попробовали прогнать, но он так ощетинился и зарычал, что сторож предпочел отойти. Потом голод и жажда заставили его уйти, и он поплелся в город.
Он не умел попрошайничать, не умел воровать, не умел прятаться. Когда голод стал невыносимым, он подошел на рынке к продавцу лепешек и честно, открыто, с достоинством попросил его покормить. Его грубо прогнали. Он огрызнулся и ушел.
Вечером рынок опустел, он увидел крадущихся жалких псов с поджатыми хвостами и желтыми голодными глазами. Они шныряли около складов и лавок, подбирая гнилые остатки еды. После долгих поисков ему досталась голова копченой рыбы, сухая и просоленная, и он с отвращением и жадностью стал ее жевать, рычанием отпугивая от себя других голодных псов.
С тех пор он, присматриваясь к другим бродячим собакам, стал следом за ними обходить городские свалки, помойки, грязные задние дворы складов. Раза два ему приходилось вступать в драку. Драться он был непривычен, но был силен и храбр, и, хотя ему самому здорово попадало, к нему скоро перестали приставать.
Первое время каждую ночь, когда можно было незаметно пробраться мимо людей, охранявших вход в порт, он прибегал к знакомому причалу, жадно нюхал камень, с которого все больше выветривался запах, и долго сидел, глядя в пустынное море.
Он становился все более жадным, злым, подозрительным и хитрым псом, перенимая повадки других бродячих собак.
У него завелись приятели: голодные, облезлые и несчастные собаки. Однажды у него произошла небольшая стычка с одноухим сварливым, угрюмым псом. После первого же толчка плечом тот кувырком полетел в пыль, и тогда Соленый понял, что этот пес — старик, почти беззубый, с негнущимися ногами. С ним и драться-то было противно.
Зато с Красноглазым ему пришлось выдержать два жестоких боя, чтобы отвадить от привычки вырывать из чужого рта добычу.
Когда собаки, крадучись и прячась в тень от яркого лунного света, выходили на свой нищенский промысел, они были не одиноки на свалках и пустырях.
Там бродили и люди, жалкие и такие же голодные, как собаки. От них пахло только голодом, ночлегом в пыли под открытым небом. Собаки понимали, что это какие-то совсем другие люди, чем те, которые днем стоят у жаровен, пышущих жаром и запахом жирного мяса, или в хлебных лавках, откуда по утрам несется опьяняющий дух целых гор свежеиспеченного хлеба.
Однажды ночью Соленый услышал в переулке глухой шум ударов, кряхтенье и ругательства. Двое полуголых людей дрались из-за большого комка требухи. Требуха шлепнулась во время драки в пыль, и знакомый пес-старикашка подхватил требуху и во всю прыть кинулся наутек.
Мгновенно драка прекратилась, и оба нищих бросились в погоню за собакой.
Они кидали вслед палки, грозились и, когда, наконец, упустив собаку, тяжело дыша, остановились, от обиды принялись снова колотить друг друга.
Соленый, проскользнув мимо них, помчался по следу старика. Он пробежал два переулка, нырнул в лазейку и сразу же услышал, с пустыря шум новой драки, на этот раз собачьей: Красноглазый отнимал требуху у старика. Тому, с его больными лапами и слабыми зубами, не под силу было драться с Красноглазым, он этой сам знал, но, рыдая от бессильной злости, все-таки отчаянно пытался защитить свою пахучую, сочную требуху.
Соленый с разбегу налетел на них и дал обоим такую трепку, что Красноглазый с воем умчался, поджимая лапу. После этого Соленый, считая по закону требуху своей, наступил на нее лапой и с наслаждением принялся за еду. Старик, не смея подойти, хныкал и топтался поодаль, сам неуверенный в своем праве.
Соленый, утолив первый голод, стал есть помедленней, а утолив второй голод, начал совсем медленно жевать требуху. Тогда старый пес совсем потерял голову, подполз поближе и, умоляюще повизгивая, потянул к себе кусочек. Соленый рявкнул на него, и старик, в страхе закрыв глаза, припал к земле, не выпуская изо рта ухваченного кусочка. Потом, видя, что его не трогают, осторожно оттянул кусок в сторону и, захлебываясь от удовольствия, стал есть.
Отправляясь на ночлег, Соленый заметил, что старик преданно трусит за ним по пятам на своих негнущихся лапах. Рядом с Соленым он не боялся других собак…
По ночам Соленому снились сны о прежней жизни. Ему снился боцман. Он шел к нему навстречу по палубе, и Соленый от радости вставал на задние лапы, клал свою большую голову ему на грудь, а тот трепал и поглаживал ему уши, приговаривая басом. Звуки были знакомые, такие дружественные! Боцман, как всегда, говорил сначала: «Эх ты, рыжий… ры-ыжий, конопатый, убил дедушку лопатой!..». Потом с глубокой укоризной спрашивал: «А?.. Зачем, бесстыжий, ты убил дедушку лопатой? Отвечай, зачем?..» И так как на вопрос надо было отвечать, Соленый, оскалив в улыбке зубы, бурчал и покусывал ему руку.
Проснувшись, он увидел голый пустырь, заросший пыльной травой, заваленный битым кирпичом, свалку, где сияли при луне осколки разбитой фаянсовой тарелки, и дохлую собаку со вздувшимся животом и оскаленными зубами на груде консервных жестянок. Лежа рядом с ним, старый пес осторожно вылизывал Соленому порванное в драке ухо…
Он не мог больше спать и побежал опять на пристань. Белый город спал при луне. Все двери были заперты. За ними спали люди. Была заперта вся еда, все тепло. На улицу проникали только запахи запертого хлеба, теплых ужинов, хранящегося в кладовках мяса.