Это я — тот бездомный, что вечно под окнами бродит,
упиваясь огнями, вздыхает понуро и тяжко.
Это я — тот мороженщик в ярко-вишнёвом фургоне,
угощаю себя же в личинах шумливых мальчишек.
Это я — та собака, которую пьяница гонит,
отряхаясь от шерсти, чтоб стать хоть немного почище,
и впираясь, опять же, моими глазами в те двери,
за которыми прячешься ты, завывает уныло
серенаду cвою в неизменно визгливой манере.
Это я — всё, что в жизни хоть раз под окном твоим было.
Я в грязи — и в дожде — и в листах, что под ним забренчали,
расшибаюсь о стёкла всем телом, о чём-то моля их.
Это я вырастаю горбом за твоими плечами,
это я поселился жуками в твоих костылях.
Посмотри, оглянись — ни души среди толп на проспекте,
лишь глаза — все мои, все глядят из-под тени безвестья.
Это я там несусь — мне под вздох сквозняковый поспеть бы... —
к твоим окнам пчелою, но вдруг замираю на месте:
ты захлопнула ставни. Включила себе телевизор.
Я смотрю из него, новый диктор прогноза погоды.
В новостях тоже я: я убил, я убит. Мир пронизан
только мною одним, да и мир этот мною изглодан.
Догадалась... — дрожишь и от страха роняешь посуду
я смотрю из осколков, с узора в разбившемся блюде.
Оглянись — это я за тобой наблюдаю повсюду.
и пока я вокруг, от меня тебе жизни не будет.
2018
Атлантида
Вперься в смиренное море, что скорчившись
терпит удары плетей рассветных.
Волны его безнадёжно испорчены
дрожью покорности. Незаметно
перед глазами сильней они съёжатся —
но не моргая туда гляди ты —
может, возникнет под слупленной кожицей
глади видение Атлантиды.
Блеклые площади солнце отринули —
свет распыляют глазищи рыбьи.
То ли народ, то ль колонны старинные
там неподвижно стоят под зыбью,
может быть люди, а может быть статуи
лицами кверху навек застыли,
в уши теченье приносит раскаты им,
свет же им дарит лишь крохи пыли.
Городу море могилой быть призвано,
солью и илом заносит раны...
Что за надежда в глазах этих призраков?
Что они смотрят наверх так странно?
Может быть, видят сквозь волны спасителя
жизни, что носит в себе величье?...
Солнце оближет шершавости кителя
и растревожатся крики птичьи.
Волны попрут на видения грудами.
Ты, утомлённый морским покоем,
плюнешь с презрением в рожи их мудрые
и поплывёшь в безвозвратность войн.
2017
Я тебя помню
Бесчисленно лет протащилось по миру, а я тебя помню.
Я помню ошмётки пропыленной рвани на грязной соломе.
Обкусаны ногти до мяса, и пьяный, бессмысленный ропот:
ты выл исступлённо, что с дьяволом пропил чумную Европу,
что с ним под вино поедал загнивавшие детские рёбра
и туши отцов их, на самые вилы бросавшихся с рёвом,
что люди и после погибели всё же от страха бежали,
что после обеда безумно прекрасны на трупах пожары.
Истёрлось, затихло, забылось, замолкло — а я тебя помню.
Всё так же вокруг тебя мир обезглавлен, раздавлен и сломлен,
всё так же в душе твоей вечно кроваво, смертельно и остро —
и ты появился неслыханным монстром в разгар Холокоста.
Считая весь мир порождением яда какой-то химеры,
любил выпивать, что дороже и крепче, без всяческой меры,
а после рыдал, что с похмелья раскаянье в каждом бокале,
отчаявшись напрочь, глотал безуспешно цианистый калий.
Сто тысяч концов триждыклятого света, но снова и снова
его возрождает безвестного беса безвестное слово,
и небо опять загустело и солнце из крови скатало.
Несут доктора бесконечную чушь о синдроме Котара.
Но всё же ты здесь и ты пьян, это значит, что что-то наступит.
Ты вновь вспоминаешь горящие трупы, ожоги и струпья,
хрустальную ночь и дымящие печи, заходишься в стоне,
что это не ты... Но взгляни, я с тобою — и я тебя помню.
2018
Конец