Воющая тварь, притихшая было во время их пререканий в сенях у засова, возобновила свои леденящие душу песнопения. Анита замолчала, не в силах справиться с перестуком зубов. Даже тяжелая и теплая рука киммерийца на ее плечах не успокаивала ее. Конан вздохнул.
— Или рассказывай побыстрее, или я открываю дверь, чтобы разобраться с ней самому! — рявкнул он.— У меня уже живот заболел от твоей дрожи!..
— Хорошо,— кивнула она и заговорила очень быстро.— Не сердись за мои слова о твоем мече. Я верю, что ты очень храбр и очень силен, чужеземец с севера! Но наньяку убить нельзя. У нее нет тела, в которое можно было бы вонзить меч, или копье, или топор. У нее нет крови, которую можно было бы из нее выпустить. Те, кто видел ее сзади, говорят, что она похожа на столб тумана. Те, кто видели ее спереди… их нет больше! Она убивает взглядом. Вернее, некоторые так говорят: убивает взглядом, испуская из своих зрачков смертельно ядовитые лучи. Другие считают, что лицо ее так страшно, что невозможно его вынести, и сердце само разрывается. Точно никто не знает. Разве что какой-нибудь очень старый и мудрый старик…
Отвратительные песнопения за ставнями стали стихать. Казалось, наньяка утомилась от долгого и бесплодного воя. Спустя недолгое время лишь слабые отдаленные звуки напоминали об этой блуждающей в ночи твари.
— Она убралась восвояси,— сказал Конан.— Наконец-то можно будет выспаться! Впрочем, я хотел бы дослушать твою историю до конца.
— Она уходит только с первыми лучами рассвета,— с тоской возразила девушка.— Она просто пошла стучаться в другие дома…
— Ну, все равно! Главное, под твоим окном она подвывать уже больше не будет!
— Она может вернуться… Если никто не откроет ей, и она не насытится, она возвращается вновь и вновь, кружит по деревне, пока солнце не прогонит ее…
— Неужели у вас находятся такие идиоты, которые открывают, заслышав этот тошнотворный вой?.. Впрочем, конечно, находятся. Я ведь видел пустующие избы!
— Да… Но все это не так просто. Наньяка очень хитра.
— Она не только воет, она притворяется и обманывает. Мой отец и моя мать не были глупыми, но они открыли ей…— Девушка помолчала. Видно было, что ей очень трудно говорить о несчастье, постигшем ее совсем недавно.— Меня не было здесь, когда все это произошло… Я гостила в соседнем селении у своей тетки. Обычно в это время года я помогаю ей на огороде, так как она живет совсем одна и ей трудно справляться с хозяйством. Малышей я прихватила с собой, чтобы было веселее. Когда дошли слухи, что в мою деревню по, ночам стала приходить наньяка, я хотела тут же вернуться, но тетка не отпускала меня. Она говорила, что ей очень страшно за меня и малышей, она умоляла меня остаться у нее насовсем… Но я все-таки вернулась. В этот день как раз хоронили моего отца и мою мать. Я не знаю, отчего они открыли ей!.. И никто никогда этого не узнает. Стоит лишь наньяке проникнуть в дом, в живых не останется никого. Даже грудных детей она не щадит… Каждую ночь кто-нибудь открывает двери. Каждый день какую-нибудь семью хоронят соседи…
Конан помолчал, обдумывая ее невеселый рассказ. Наньяка больше не осаждала их дом, избрав иные жертвы.
Слабые, отрывистые подвывания, напоминавшие теперь зимние песни вьюги в печной трубе, доносились с противоположного края деревни. Братишка и сестренка Аниты заснули, обнявшись. Но даже во сне лица их были бледны, а тела, то и дело вздрагивали. Девушка склонилась над ними и заботливо укутала одеялом.
— Наньяка сейчас далеко,— нарушил молчание киммериец.— На другом краю несчастной вашей деревни. Я выйду из дома, и ты быстренько закроешь за мной дверь. С тобой ничего не случится.
— О нет, нет! — умоляюще воскликнула девушка.— Не открывай дверь до тех пор, пока не взойдет солнце!.. Ты даже не понимаешь, на что ты хочешь пойти. Тебя ждет не просто гибель, о нет! Гораздо страшнее…
— Что может быть страшнее гибели? — пожал плечами Конан.— Ты просто запугана до потери рассудка и не соображаешь, что говоришь. Жалко, конечно, что в деревушке вашей не нашлось настоящих мужчин. Никогда бы не подумал, что немедийцы так трусливы! Пусть не один, но хотя бы двое-трое, собравшись вместе, запросто могли бы отучить эту тварь подвывать под окнами… Жаль, что таких не оказалось! Придется выполнить эту грязную работу заезжему киммерийскому варвару…
— Пока я жива, я не позволю тебе открыть дверь до восхода солнца,— сказала Анита. От многодневного страха и бессонных ночей она казалась изможденной до последней степени, едва державшейся на ногах. Но голос ее звучал твердо.— Я не потеряла рассудка. И мужчины в нашей деревне есть! Вернее, были… Не слабее тебя и не менее отважные, чем ты, киммериец! Но их нет больше. Потому что наньяка не человек. Если кто и может справиться с ней, то только существо такой же природы…
Конан почувствовал безмерную усталость. Язык с великим трудом шевелился во рту. Налитые чугуном веки против воли его падали на глаза, и приходилось часто моргать.
— Ладно…— пробормотал он.— Если тебе так хочется, чтобы ваша деревня вымерла — пускай. Я устал с тобой препираться… Спать… Хвала Крому, вой ее больше не сотрясает стены…
Но передышка оказалась короткой. Всего лишь миг — так почудилось Конану — пребывал он в черном беспамятстве отдыха, как реальность снова заставила его пробудиться. Теперь это был не вой, но торопливый и громкий стук.
Стучали сначала в ставни, затем в двери.
Поспешно набросив одежду и сжав рукоять меча, Конан вышел в сени. Анита уже стояла там, тоненькая и дрожащая.
— Анита! Анита! — вместе с беспорядочным стуком доносился из-за двери взволнованный девичий голос.— Открой мне! Открой скорее! Это я, Мирча!.. Открой же, пока она далеко отсюда! Впусти же меня!..
Поколебавшись, но совсем немного, девушка взялась обеими руками за ящик у двери и стала сдвигать его в сторону.
— Помоги же мне! — крикнула она киммерийцу.— Скорее!
— Что ты собираешься делать? — спросил ее Конан. Вместо того чтобы помогать, он ногой придержал ящик.
— Разве ты не видишь?.. Я хочу открыть дверь! Умоляю тебя, помоги мне!
— Анита! Анита! — зазвенело за дверью еще торопливей и еще испуганней.— Она приближается!.. Спаси же меня!
— Кого ты собираешься пустить в дом? — жестко спросил киммериец.
— О, пресветлый Митра! Это же Мирча, моя лучшая подруга!.. Это ее голос! Умоляю тебя, не мешай мне, но помоги! Ты же слышишь, что она говорит: наньяка заметила ее, она приближается!..
— С какой стати твоей лучшей подруге вздумалось прогуляться на исходе ночи? Она всегда имеет привычку навещать тебя в это время суток?..
— Анита, сжалься же надо мной!.. Она уже близко!— Голос за дверью прерывался, задыхался, рвал душу.— Не дай же мне умереть так страшно! Анита!.. Спаси меня!
— Сейчас! Сейчас! Я уже открываю тебе, Мирча!..— Анита изо всех сил старалась сдвинуть ящик, который сама же приставила к двери на закате. Но куда ей было справиться с киммерийцем, продолжавшим невозмутимо придерживать его ногой.
— О, чужеземец, будь ты проклят… Наньяка убьет ее… Отойди!
— Ты убиваешь меня!.. Ты убиваешь меня, Анита… Не будет покоя тебе теперь… ни днем, ни в полночь… Прощай… прощай…
Голос за дверью слабел. Знакомые леденящие подвывания, наоборот, становились все громче. Торжествующий, похожий на хохот, вой поглотил жалобный лепет. Затем все стихло. Конан почувствовал, как тело девушки тяжело обвисло в его руках. Анита лишилась чувств от отчаяния и ужаса. Он пронес ее на руках в комнату и уложил на лежанку. К счастью, дети продолжали спать и ничего не слышали: видимо, узы детского сна более крепки, более милосердны…