Обида
Старуха Дарья Алексеевна Сучкова, звали ее в деревне Лексевной, сидела на табуретке в тени под березой возле своей избы и ждала, когда на улице покажется почтальонка Мария Анохина. Она, как считала Лексевна, должна принести весточку от мужа, который умер пятьдесят лет назад здесь, в Масловке, и лежал теперь на погосте на Киселевском бугре, где при каждом удобном случае она навещала его по несколько раз в год. Дело в том, что к шестидесятилетию начала Великой Отечественной войны правительство России выделило ветеранам и их вдовам по сто пятьдесят рублей. Деньги маленькие, но Лексевна, когда узнала об этом, обрадовалась, весь день была счастлива, разговаривала сама с собой, чувствовала себя так, как в тот весенний апрельский день сорок четвертого года, пятьдесят шесть лет назад, когда она после трех лет молчания Сережи, трех лет неизвестности — убит или жив, — получила от него письмо. Слушая легкий шелест листьев березы, Лексевна мечтала, видела, как она получит эти Сережины сто пятьдесят рублей, как будет перебирать в руках бумажки, ласкать пальцами, вглядываться в них, вспоминать-благодарить мужа.
У старухи болело все тело, горела спина, не слушались ноги. Все дни она проводила дома, лишь изредка, обычно один раз в неделю, решалась сходить к соседке, посидеть с ней на лавочке. Для нее теперь это было как дальнее путешествие. Шла она медленно, долго, через каждые пять-шесть шагов останавливалась, опиралась на палку, отдыхала, шумно отдуваясь. Дойдя до скамейки соседки, выдыхала, стараясь говорить насмешливо, с иронией к своей старческой немощи:
— Ползком доползла…
Но когда узнала, что получит деньги за Сережу, ожила, не стерпела радости, захотелось поделиться ею с соседкой, без единой остановки дошла до лавочки и, сияя глазами, выдохнула:
— Бегом прибегла. Молодею с кажным часом…
Лексевна узнала, когда почтальонка Мария Анохина будет разносить деньги, вынесла табуретку на улицу, поставила ее в тенечке под высокой березой, посаженной Сережей после войны в пяти шагах от крыльца, и прежде чем сесть, чтоб дожидаться, высматривать на улице почтальонку, обняла толстый, шершавый, морщинистый ствол березы, прижалась к нему такой же морщинистой щекой и шепнула: «Еще одной весточки дождалась я от тебя, Сереженька!» Ей казалось, что, когда она разговаривает с березой, Сережа ее слышит, только ответить не может. Старуха стояла, обнимала ствол долго, пока ей не показалось, что сил у нее прибавилось, стало покойнее на душе, радостней. Она вздохнула легко, светло, словно поговорила с Сережей, поправила платок на голове и села на табуретку ждать.
День был жаркий. Раскаленное солнце зависло над Масловкой и жгло землю, кусты, калило железные и шиферные крыши изб, выжимало капли черной смолы из рубероида, которым были обшиты стены небольшой старой избы Лексевны, поставленной еще родителями Сережи перед самой войной. Серое с гнилыми досками крыльцо присело на один бочок, скособочилось, как страдающий приступом радикулита старик. Сени тоже покоробились от старости. Шиферная крыша избы, при Сереже она была соломенной, позеленела, покрылась зеленовато-ржавыми лишаями. Некоторые глазки стекол в окнах с прогнившими от времени и перекошенными рамами треснуты. Зимой в трещины дул ветер, и окна приходилось затыкать подушками, чтобы сохранить тепло. Старуха терпеливо ждала, поглядывала на улицу. Изредка прибегал легкий теплый ветер, приятно обдувал щеки, покойно, безмятежно шелестел листьями. Лексевне вспомнилось, что именно в такой же жаркий августовский день уходящего лета Сережа сказал ей, что пришлет сватов.
Помнится, в тот день она пошла на огород поливать капусту и присела на нагретую за день деревянную лаву на самом берегу реки, опустила ноги в теплую воду и задумалась под сухой шелест крыльев больших стрекоз, летающих вокруг торчащих из воды тонких стеблей камыша. Тонко пахло тиной, рыбой. На противоположном пологом берегу в траве виднелась рыбья чешуя. Должно быть, днем ребята лазили по озерку с бреднем, ловили рыбу. Когда налетал быстрый легкий ветер, в покойный, убаюкивающий шелест стрекоз вплетался взволнованный мягкий шепот листьев ветел, по тихой воде пробегала рябь и слепящее солнце в озерке дробилось на сотни ослепительных искорок. Так приятно было сидеть, нежиться, мечтать! О чем она тогда думала? Что ее волновало?.. А что волнует восемнадцатилетнюю девушку? О чем она может думать? Конечно, о счастье, которое непременно ждет ее в будущем, о сегодняшнем вечере в клубе, где она увидит Сережу Сучкова, с которым она с весны переглядывается томительными взглядами. Почему же он, такой веселый решительный верткий в играх, умеющий ловко ответить на любую насмешку, рядом с ней становится робким, деревянным? Почему так ни разу не проводил ее из клуба до дому? Почему избил Вовку Егоркина, когда тот начал заигрывать с ней? Был Сережа высок ростом, гибок, проворен, в работе хваток, в играх удачлив, особенно когда был в паре с ней: разбить в «горелки» их было невозможно. Девчатам нравился. Некоторые откровенно пытались его завлечь, но он не откликался на их заигрывания. Может быть, обо всем этом думала Лексевна в свои восемнадцать лет, разомлевшись на солнце на деревянной лаве! Может быть, потому она так вздрогнула, так стремительно оглянулась, когда услышала позади смущенный голос Сережи: