С легкой руки Сережи в Масловке пошла мода на лук. До него сажали в деревне лук только для себя, для еды, а он решил вырастить для продажи. В Германии в плену у фермера выращивал, и тут решил попробовать. Из Мучкапа с рынка привезли ему стакан чернушки, семян лука. В первый год он собрал ведро сеянки, саженцев. Посадил сеянку сам, ползая на коленях по огороду, сам полол тяпкой. Острый конец протеза утопал в мягкой земле, и Сережа придумал, приделал к нему башмак, потихоньку, медленно, одной рукой, бороздку за бороздкой полол делянку. «Куда мне торопиться, — шутил он. — День — год, пополюсь, посижу, покурю и дальше». Осенью он продал лук оптом. За работу в колхозе ставили в то время палочки, трудодни, а тут живые деньги. Хорошая прибавка к его небольшой пенсии. Глядя на него, стали сажать лук и соседи. Некоторые наиболее энергичные односельчане стали потом по грузовой машине собирать.
А как они были счастливы, когда она почувствовала, что беременна! Какое это было счастье! Разве можно его измерить? Случилось это зимой сорок седьмого года, а в апреле начался жуткий голод. Люди ели лебеду, крапиву, пухли, умирали. Сережа научился лудить кастрюли, паять чугуны и ведра. Ходил по деревне с котомкой, чинил посуду за кусочек хлеба, за две картошки, за морковку: кто что даст, за то и работал. Сам ничего не ел, все нес ей, своей Дуняшечке. А когда работы не находилось, носил воду из обмелевшей от жары речки, поливал картошку. У других на огороде картофельная ботва жидкая, хилая, выжженая солнцем, а у них держалась, крепилась, зеленела. И когда пошла молодая картошка, пришло ей время рожать. Родила она легко, но мальчик был немощный, вялый, жалкий, не было в нем жизни, и не было молока в отощавшей груди. На пятый день мальчик умер. Разве можно передать их горе! Утешала надежда, что будут у них еще здоровые сильные дети. Но надежда обманула: не суждено было ей стать матерью, не суждено было растить Сережиных детей…
Сережин сад, пока была в силе Лексевна, каждую весну и лето радовал ее, напоминал ей радостные дни, дни, проведенные с мужем. Как приятно было ухаживать за садом, полоть, косить траву, убирать листву, обрезать засохшие ветки, окапывать стволы, а весной белить их, ухаживать и знать, верить, что Сережа сейчас видит ее, радуется. И она разговаривала с ним, рассказывала о счастливых днях, когда он был рядом, и как нелегко ей теперь без него, без его надежной руки. Как крепка, как сильна была его единственная рука! Он мог одним махом перерубить острым топором толстый сук, мог, играючи, подхватить ее под мышку или кинуть на плечо и закружить по саду. И как обжигающе нежна была его рука, когда он, лаская, гладил ее волосы, плечи! Как хорошо ей было с ним, как она была счастлива!..
От мыслей о Сереже обида притуплялась, отступала, но отдаленная горечь не покидала старуху, а когда вспомнилось, как в прошлом году она приболела, обессилела, обезножила, и сад зарос сорняком, бурьян по пояс поднялся, густой, не продерешься, крапива в малиннике на два метра вытянулась, забила собой всю малину, и сейчас сил нет обиходить Сережин сад, вспомнилось это, вспомнились жестокие слова работницы собеса, и снова стало обидно и тяжко. Старуха даже не могла представить кого-то из мужиков на месте Сережи? Сватались, конечно, к ней, сватались, и не раз. Свах подсылали, которые медово улещали ее, льстиво нахваливали ее красоту, настойчиво напоминали, что ей всего двадцать восемь лет, дивились, как можно хоронить себя в такие годы. А что же в том дивного, не понимала старуха? Разве можно жить с человеком без любви? Разве можно жить с одним, а любить другого? Разве это не тяжкий грех? Нет, нет! Как же тогда она встретится с Сережей на том свете? А они непременно встретятся! И разве смогут лежать покойно ее косточки рядом с мужем на Киселевском бугре? Нет, она поживет на белом свете столько, сколько отпустил ей Бог, а потом ее душа сольется навсегда с душой любимого человека.
Старухе вдруг явственно представилось, что она молода, что ее разбудил мягкий луч утреннего солнца, который заглянул в избу в щель между белыми шторами и остановился на ее лице. Она, щурясь, открыла глаза и увидела Сережу. Он склонился над ней, смотрит счастливыми глазами, ждет, когда она проснется. Лексевне стало покойно, и она забылась легким сном, снился ей Сережа, снилось, как он встречает ее в весеннем саду. Вроде бы их этот сад, и вроде бы не их. И такое счастье охватило ее, что старуха хрипло забулькала, засмеялась во сне и с улыбкой затихла.