Изваяние было холодным на ощупь и липким, будто совсем недавно лежало в куче слизи. Но под кончиками пальцев оно казалось живым, пульсируя и увеличиваясь. Тяжелыми нескончаемыми волнами от него исходили эманации, которые можно было описать только как наркотический магнетизм или электрические колебания. Создавалось впечатление, что неизвестный металл испускал какой-то мощный алкалоид, воздействующий на нервные окончания благодаря поверхностному контакту. Беллман и его спутники почувствовали, как быстро, без всякого сопротивления таинственная вибрация пронизывает их тела, заволакивает их глаза и наполняет кровь тяжелой сонливостью. Дремотно размышляя, они пытались объяснить самим себе этот феномен в терминах земной науки; но когда наркоз стал усиливаться все подавляющим опьянением, они забыли о своих предположениях.
Чувствами, как бы плавающими в странной темноте, они смутно ощущали давление толкающихся тел, сменяющих друг друга на вершине алтаря. Вскоре часть из них, видимо, пресытившись наркотическими эманациями, вынесла с собой путешественников по наклонным ярусам алтаря, и вместе с обмякшим, отупевшим Чалмерсом они оказались на полу пещеры. Все еще держа фонари в онемевших пальцах, изыскатели увидели, что пещера кишела бледным народцем, собравшимся на эту дьявольски жуткую церемонию. Сквозь неясные очертания теней изыскатели наблюдали, как люди из бездны бурлящим потоком взбегали наверх пирамиды и затем скатывались вниз, как живая, пораженная проказой, ворсистая лента.
Чиверс и Маспик, первыми испытавшие на себе влияние излучения, опустились на пол пещеры и забылись тяжелым сном. Но Беллман, обладавший большей сопротивляемостью организма, казалось, медленно падал и плыл в мире темных грез. Он испытывал аномальные, доселе совершенно неизвестные ему ощущения. Вокруг него нависла некая почти осязаемая могущественная Сила, для которой он не мог подобрать видимого образа: Сила, источающая миазмы, вызывающие дурной сон. В этих сновидениях, по какой-то неощутимой традиции, забывая последние проблески своего человеческого «Я», Беллман каким-то образом отождествлял себя с безглазым народцем; он жил и двигался как они – в глубоких кавернах, на темных дорогах. И в то же время – как будто благодаря участию в непотребном мерзком ритуале – он был чем-то еще; Существом без имени, управляющим слепым народцем и обожаемом ими; созданием в древних зловонных водах, в непостижимых глубинах и периодически выходящим на поверхность, чтобы с жадностью набрасываться на все живое и пожирать его. В этой двойственности бытия Беллман одновременно и насыщался безглазым народцем на своего рода пиршествах, и сам был пожираемым вместе с ними. В качестве третьего элемента, составляющего полную гармонию этой личности, был идол – но только в осязательном, а не в зрительном плане, поскольку здесь не было ни проблесков света, ни даже воспоминаний о нем.
Беллман так и не понял, когда он перешел от этих неясных кошмаров к тяжелому беспробудному сну, и были ли они вообще. Его пробуждение, темное и летаргическое, вначале напоминало продолжение сновидений. Приоткрыв слипшиеся веки, он увидел на полу луч света выроненного им фонаря. Свет падал на что-то, чего он сначала не мог распознать, его сознание было все еще притуплено. Сначала им овладело какое-то беспокойство; наконец, зарождающийся ужас пробудил к жизни все его чувства.
Постепенно он пришел к осознанию того, что увиденное им лежащее на полу нечто было ни чем иным, как наполовину съеденным телом Чалмерса. На обглоданных костях виднелись лохмотья из полуистлевшей материи; и хотя голова отсутствовала, останки явно принадлежали землянину.
Беллман, шатаясь, поднялся и осмотрелся вокруг взглядом, затуманенным пеленой мрака. Чиверс и Маспик лежали рядом с ним в каком-то тяжелом оцепенении, а вдоль пещеры и на всех семи ярусах алтаря лежали поклоняющиеся изваянию марсиане.
Пробуждающемуся от летаргического сна Беллману показалось, что он слышит какой-то знакомый шум: звуки скользящего тела и равномерного всасывания, одновременно постепенно стихающие среди массивных колонн за спящими телами. В воздухе повис запах гнилой воды.
На каменном полу Беллман различил множество мокрых отпечатков странной круглой формы, какие могли бы оставить, например, ободки перевернутых больших чашек. Подобно отпечаткам следов ног, они уходили от тела Чалмерса во мрак внешней пещеры, обрывающейся в бездну: в том же направлении, в котором удалялся странный шум, теперь уже почти неслышимый. Безумный ужас охватил Беллмана, окончательно разрушая чары, все еще опутывавшие его. Он наклонился над Маспиком и Чиверсом и стал по очереди грубо трясти их, пока они не открыли глаза и не начали протестовать, сонно бормоча что-то.
– Поднимайтесь, черт вас возьми, – пригрозил им Беллман. – Если когда-нибудь нам и представился случай сбежать из этой адской дыры, то самое время сделать это сейчас.
После многочисленных проклятий и упреков, с помощью огромных физических усилий, ему удалось поднять своих спутников на ноги. В полусонном состоянии они, казалось, не заметили останков того, кто был когда-то несчастным Чалмерсом. Шатаясь, как пьяные, они последовали за Беллманом среди лежащих повсюду марсиан, прочь от пирамиды, на которой светлое изваяние по-прежнему тягостно нависало зловещей дремотой над своими почитателями.
Клубящаяся тяжесть нависала над Беллманом, одновременно ощущалась и расслабленность, вызванная наркотическими чарами. Но он уже ощутил возвращающееся чувство собственной воли и огромное желание сбежать из этой бездны, от всего того, что обитало в ее темноте. Его спутники, совершенно порабощенные погружающей в сон силой, восприняли его руководство и предводительство оцепенело и бессмысленно, подобно скотам.
Беллман был уверен, что сможет вернуться назад тем же путем, по которому они следовали к алтарю. Этот путь оказался также и маршрутом, по которому продвигалось существо, оставившее на камнях кругообразные отметки зловонной мокроты. Проблуждав, как им показалось, очень долго, среди колонн с отвратительными барельефами, изыскатели подошли, наконец, к обрыву в пропасть, к тому самому портику черного Тартара, из которого открывался вид вниз, в зияющую бездну. Там, далеко внизу, в гниющих водах, разбегались расширяющиеся фосфоресцирующие круги, как будто воды только что приняли погружение тяжелого тела. У самых ног, вплоть до края пропасти, на скале виднелись влажные круглые отпечатки.
Они повернулись и пошли прочь от обрыва. Беллман, содрогаясь от воспоминаний о своих безумных грезах и от ужаса пробуждения, разыскал в углу пещеры начало ведущей вверх дороги, поднимающейся по кромке обрыва дороги, которая должна будет привести их назад к утраченному солнцу. По его приказу Маспик и Чиверс выключили свои фонари, чтобы иметь в запасе батарейки. Было неясно, сколько еще времени они могли идти, а свет был первой необходимостью путешественников. Света одного фонаря Беллмана будет достаточно, и он послужит им всем, пока батарейки полностью не разрядятся. Из пещеры черного сна, в которой марсиане лежали вокруг гипнотизирующего изваяния, не доносилось ни звука. Не было видно там и никакого движения. Но страх, подобного которому он никогда не испытывал за время всех своих приключений, вызвал у Беллмана приступ тошноты и едва не привел к обмороку, в то время как он стоял, прислушиваясь, у выхода из пещеры.