В пропасти тоже царила тишина, и фосфоресцирующие круги перестали разбегаться в пучине ее вод. И, тем не менее, эта тишина каким-то образом затуманивала чувства, сковывала все члены тела. Она поднималась вокруг Беллмана, как липкая слизь, идущая с самого дна преисподней, в которой, казалось, ему суждено было утонуть.
С невероятным усилием он начал подниматься вверх по дороге, таща за собой своих спутников, проклиная их и награждая пинками, пока они, наконец, послушно не пошли за ним, как сонные животные.
Это был подъем из преддверия ада, восхождение из бездны тьмы, казавшейся осязаемой и вязкой. Все дальше и вверх с трудом тащились земляне, двигаясь по однообразному, едва заметно изгибающемуся уклону, где все меры расстояния были утрачены, а время измерялось только вечным повторением шагов. Темнота ночи редела перед слабым лучом фонаря Беллмана, сзади она смыкалась за ними все поглощающим морем, неумолимым и терпеливым, дожидаясь своего часа, когда свет фонаря, наконец, погаснет.
Заглядывая периодически через край провала, Беллман замечал, что свечение глубинных вод постепенно ослабевало. Фантастические образы рождались в его воображении. Это было похоже и на последние отблески адского огня в некоем погасшем инферно, и на погружение галактических туманностей в черное межзвездное пространство за пределами Вселенной. Он чувствовал головокружение, как у смотрящего в бесконечное пространство… Вскоре внизу осталась только густая чернота, и по этому признаку Беллман определил, какое огромное расстояние они преодолели на пути вверх.
Чувства голода, жажды, усталости были подавлены чувством страха, охватившим Беллмана. С Маспика и Чиверса также стала, хотя и очень медленно, спадать пелена сонливости, и они тоже стали ощущать довлеющую над ними тень ужаса, бескрайнего, как сама ночь. Чтобы заставить их идти вперед, уже больше не требовалось пинков и угроз Беллмана.
Ночь повисла над ними – зловещая, древняя, усыпляющая. Она напоминала густой и зловонный мех летучих мышей: нечто материальное, забивающее легкие, умертвляющее все чувства. Она была молчалива, как тяжелый сон мертвых миров… Но из этой тишины, по прошествии, казалось, целого ряда лет, вдруг возник и застигнул врасплох беглецов такой знакомый двойной звук: шум чего-то скользящего по камням далеко внизу в бездне и одновременно чмокающий звук существа, вытаскивающего свои лапы из трясины. Необъяснимый и вызывающий безумные, неуместные мысли, как звуки, услышанные в бреду, он довел ужас землян до неистового сумасшествия.
– Боже! Что это? – выдохнул Беллман. Казалось, он вспомнил слепых существ, вызывающих отвращение, но вполне реальных на ощупь, формы первобытной ночи, которые не были разумной частью человеческих воспоминаний. Его сновидения, кошмарное пробуждение в пещере, гипнотизирующий идол, наполовину съеденное тело Чалмерса, намеки, которые ронял Чалмерс, мокрые круги, ведущие к бездне, – все это возвратилось к Беллману как плод страдающего безумием воображения, чтобы наброситься на него на этой ужасной дороге, на полпути от подземного моря к поверхности Марса.
Ответом на вопрос Беллмана был только продолжающийся шум. Казалось, он становился громче, поднимаясь снизу по вертикальной стене. Маспик и Чиверс, включив свои фонари побежали, делая отчаянные прыжки; и Беллман, потеряв последние остатки контроля над собой, следовал за ними. Это был бег наперегонки с неизвестным ужасом. Заглушая учащенное биение сердец, громкий топот их ног, в ушах землян по-прежнему раздавался этот зловещий, необъяснимый звук. Казалось, они пробежали уже целые мили темноты, а шум все приближался, поднимаясь из бездны под ними, как будто его издавало существо, взбирающееся по отвесной скале.
Сейчас звук уже казался пугающе близким – и доносился откуда-то впереди. Внезапно он стих. Лучи фонарей Маспика и Чиверса, двигающихся рядом, высветили припавшее к камням существо, заполнявшее всю двухъярдовую ширину уступа.
Хотя они и были видавшими виды искателями приключений, земляне зашлись бы истерическим криком или бросились бы со скалы в пропасть, если бы вид этого монстра не вызвал у них оцепенения. Будто бледный идол с пирамиды, разросшийся до огромных размеров и отвратительно живой, поднялся из бездны и, припав к скале, сидел перед ними!
Это, очевидно, и было существо, которое изображало то, внушающее ужас, изваяние: существо, которое Чалмерс назвал Обитателем Бездны. Горбатый, чудовищных размеров панцирь, смутно напоминающий броню глиптодонта, сиял блеском влажного белого металла.
Безглазая голова, настороженная и в то же время дремлющая, была выдвинута вперед на непристойно выгнутой шее. Дюжина или больше коротких ножек с чашеобразными присосками косо выступали из-под нависающего панциря. Два хобота, каждый длиной в ярд, с теми же присосками, выходили из углов прорези ужасной полости и медленно покачивались в воздухе перед землянами.
Это создание казалось таким же древним, как и сама умирающая планета – неизвестная форма первобытной жизни, обитающая в застоявшихся пещерных водах.
Стоя перед монстром, земляне чувствовали себя опоенными той же зловещей и губительной сонливостью, вызываемой гипнозом того же минерала, из которого было выполнено его изваяние. Несчастные оставались стоять, направив лучи фонарей прямо на этот Ужас. Они не могли ни двинуться, ни закричать, когда он внезапно поднялся и выпрямился, показав покрытое костяными пластинами брюхо и необычайный раздвоенный хвост, скользящий с металлическим скрежетом по скале. Открывшиеся многочисленные лапы были полыми внутри и напоминали перевернутые чаши; из них сочилась зловонная жидкость. Без сомнения, они служили присосками чудовищу, помогая передвигаться по вертикальной поверхности.
Короткими, быстрыми и уверенными движениями задних лап, опираясь на хвост, монстр приблизился к беспомощным людям. Два хобота безошибочно изогнулись и опустились на глаза Чиверса, стоящего с запрокинутым вверх лицом. На какое-то мгновение они покоились там, целиком закрывая глазницы. Затем раздался дикий, агонизирующий крик, и стремительным движением, гибким и энергичным, подобно броску змеи, полые концы хоботов оторвались от лица Чиверса.
Изгибаясь от боли, усыпленный наркотическим воздействием чудовища, он медленно покачивался. Стоящий рядом с ним Маспик, как в тусклом сне, отметил зияющие пустотой глазницы товарища… И это было последним, что он увидел. В это же мгновение монстр бросил Чиверса, и ужасные присоски, сочащиеся кровью и зловонной жижей, опустились на его глаза.
Беллман, стоявший позади своих спутников, осознавал происходящее как сторонний свидетель отвратительного и мерзкого кошмара, не имеющий сил ни вмешаться, ни убежать. Он стоял и наблюдал за манипуляциями органов с присосками, слышал единственный ужасный вскрик Чиверса и вскоре последовавший за ним вопль Маспика. Мелькнув над головами его спутников, продолжавших сжимать в онемевших пальцах теперь уже бесполезные фонари, хобот, наконец, опустился на его лицо…
…С залитыми кровью лицами, в сопровождении дремлющего и в то же время бдительного и неумолимого безглазого монстра, который следовал за ними по пятам и подгонял их, не давая свалиться с обрыва в пропасть, трое землян начали свой второй спуск по дороге, ведущей вниз, в покрытый мраком ночи Авернус.