— Отпусти, — тихо шикнула Амалия, дёргая руками и морщась от головной боли.
— За каждый поступок нужно нести ответственность, моя дорогая ящерица, — он сделал особый акцент на слове «моя», будто клеймил им наемницу. Приравнивал к своей собственности.
— Какой же ты мерзкий… Ублюдок, — вновь повторила девушка, когда Изувер стянул с нее штаны вместе с бельем, оставив их в районе колен. Она инстинктивно попыталась как-то сжаться, извернуться, на что мужчина положил одну руку на заднюю часть шеи, надавил с силой, со злостью, вдавливая наемницу щекой в пол.
— Смотри, — он специально повернул ее голову в сторону мертвого ребенка. — Его могла сбить машина, или он мог бы стать наркоманом…
— Пошел ты на хуй с таким мировоззрением, псих! Это просто ребенок! — Амалия смотрела прямо в кровавую дырку во лбу мальчишки и зажмурилась, потому как тошнота подкатывала к горлу. — Ты такая мразь, Адам… — проговорила она одними губами, задрожала от нахлынувшей истерики. Слезы горячим потоком потекли из уголков глаз, защипав их ещё сильнее, чем от крови, которой были налиты.
— Все мы мрази. Все, кто хоть когда-то убивал, является мразью. И ты тоже. Отличие лишь в том, что мы имеем право распоряжаться жизнями людей даже больше, чем они сами, — Адам спешно расстегнул свои штаны, налитый кровью член болел, пульсировал в головке. Наемник даже сам не мог сказать точно, что его так сильно возбудило сейчас: разбитая Саламандра, которую он хотел проверить на стойкость и наказать за лживость, или просто его больное желание доминировать. Он любил подчинять, контролировать. Все должно быть только в его руках. — И на твою жизнь, на твое тело, даже на твои, сука, мысли я имею права. И ты либо принимаешь это, либо погибаешь. Медленно и мучительно, — Изувер сплюнул на руку, принявшись растирать влагу по промежности все ещё дергающейся наемницы, протолкнул в нее два пальца, чтобы хоть немного увлажнить ее. Он не хотел входить на сухую, не хотел порвать ее, лишь наказать.
— Ты идиот, если считаешь, что твои ублюдские поступки худшее, что случалось со мной. Я слишком часто падала, чтобы сломаться под таким ничтожеством, как ты, — она выплевала каждое слово, морщась от неприятных ощущений, отчего наставник только откровенно насмехался.
— Посмотрим, насколько хватит твоего запала, — Адам заменил пальцы членом, вошёл резко, вызвав болезненный крик девушки.
В ней было до черта узко, жарко и сухо. И плевать. На хуй все! Она его злила, а он делал ей ещё больнее. Всегда бил больнее. Злопамятный, он готов был отомстить за малейшую ошибку, за одно слово. С наслаждением, как явный маньяк, он наблюдал за гримасой боли на перемазанном кровью лице. Приходил в экстаз, наблюдая, как слезы мешаются с кровью, оставляют после себя бедные борозды. Он любил стоны, но сейчас слух ласкали всхлипы и шипение девчонки.
— Ненавижу. Ненавижу… — Саламандра повторяла это десятки, сотни раз.
Слова стали настоящей мантрой, позволяющей хоть немного забыться, притупить разрывающую боль внизу живота. А Адам только сильнее вколачивался в нее, срываясь порой на хриплые выдохи. Сдавливал шею крепче, едва ли не ломая позвонки. Уничтожал, сжигал, подавлял.
Амалия, кажется, потеряла связь с реальностью. Она лежала тряпичной куклой, смотрела в одну точку стеклянными глазами, не моргая. Только руки, связанные за спиной, сжимавшие в кулаках куртку мучителя, и надрывные всхлипы выдавали в ней живого человека. Униженная, распахнутая, разбитая, она не думала ни о чем, кроме того, чтобы все это скорее закончилось. Ее воротило от отвратительных шлепков снизу, от запаха крови, от одеколона Адама, от его сбитого дыхания. Он весь был отвратителен.
Девушка содрогнулась всем телом, когда Изувер прижался сильнее к ней бедрами, входя глубже. Горячая сперма тягучей струей разлилась во влагалище, обжигая повреждённые стенки. Амалия постаралась сжаться. Зажмурилась, укусила губу в кровь, сдерживая рвотные позывы.