***
Адам пытался свести к минимуму встречи с Амалией, когда понял, что хочет ее, что при одной мысли о ней у него уже стоит. Что его Эдем не приносил больше никакого удовольствия. Он трахал наложниц, только чтобы спустить и избавиться от головной боли под именем «Саламандра». Он бы отдал все деньги, лишь бы его смогли лишить терзаний, что мучили уже на протяжении нескольких месяцев. Но панацеей была только Амалия, а он отчего-то сторонился ее. Пока не наплевал на свои предрассудки и не перестал барахтаться в болоте, будучи уже по голову в тине.
Он не играл по чужим правилам, а Амалия так и тянула его в собственную, неизвестную ему игру и даже слишком заигрывалась. Ее нужно было осадить, указать место. У ноги? Нет, в кровати, в его постели. Под ним. И как это сделать, если только не нарушить все правила, установив свои? Заявить, поставить ультиматум, прикрыв его сенью мнимого выбора. Она согласится — вопрос времени. Вопрос желания ее мести.
Истинный тактик. Поманил к себе светом надежды на то, что она может что-то решить. Будто от нее что-то зависит. И она согласилась еще в беседке, когда так ярко отреагировала на одно лишь касание между ног, только пока не говорила этого вслух, боялась признать свое поражение? А было ли ее согласие проигрышем? Для Адама — точно нет. Ее согласие влекло за собой отличный союз и множество возможностей, которые наследник мог предоставить девушке. И какова цена — принадлежать ему, признавать его и принимать. Он сделал ее своей почти без насилия.
Насилие. Адам десятки раз возвращался к вечеру того дня. Пытался найти причины своих действий — ревность. Всепоглощающая, уничтожающая и отравляющая здравый рассудок. И ревность к кому? Даже не к другому мужчине. Даже, блядь, выкупил ее в СВОЕ личное пользование. Отвалил за одну жизнь почти пятнадцать миллионов. Это же одна хорошая машина! Луи тогда закатил скандал — преемник помешался! Как же был он прав. С высоты своего возраста и опыта видел правду даже в самых потаенных углах Адама. Он сходил с ума. Терял рассудок от собственнических загонов. Он злился и на себя, что не мог выкинуть девчонку из головы.
Старался найти оправдание себе. И обычно эти думы не приводили ни к чему. Оправдания не было. Он хотел выпустить пар. Он просто мог себе это позволить. Даже получил минутное удовольствие от ее боли. Такое краткосрочное, никчемное, не сравнимое даже с простейшим убийством.
Никогда не был фанатом изнасилований, прекрасно понимая, что при малейшем усилии — каплей внимания к женщине — любая ему даст. Ляжет пред ним рогаткой и будет умолять взять ее, если Адам вдруг откажется. Но тогда… Тогда выдалась такая возможность — проучить ее и трахнуть, надеясь, что опустит.
Нихуя не отпустило!
Только больше прижало. Адам не осуждал и не винил себя. Что сделано, то сделано, ничего уже не вернешь. Признал свою ошибку. Блядство. Ему же крышу снесло, когда Амалия издала первый стон удовольствия. От того, что ей приятно, а не больно. Он покрывался испариной, когда вспоминал, как она жалась к нему. И даже не сможет дать точный ответ: кто кого не опускал — он ее или наоборот.
Сегодня он зайдет к ней. Обязательно. Так больше невозможно.
Адам проигнорировал общий душ в мужской раздевалке, посчитав его сейчас лишней тратой времени, да и народу сегодня было больше чем обычно, толкаться не хотелось. Перед Амалией он предстанет во всей своей блистательной чистоте, а к Мэтту можно было заявиться и так: грязным, потным и отчасти злым.
Мэтт снова пропустил тренировку, третий раз за неделю. Появлялся только на общекомандных занятиях, а потом снова закрывался в своей норе и не высовывался оттуда, пока не получал по шапке от Изувера.
Он время от времени порывался раздолбать ко всем чертям компьютер Мэтта, потому что иногда его игромания переходила все грани. Он мог даже истерить, как девчонка, когда Адам прямо-таки заставлял брать заказ, а он в это время проходил какую-нибудь очередную игрушку. На тренировках он часто появлялся с такой недовольной миной, потому что опять играл до пяти утра. Хотелось вдарить так, чтобы нахрен забыл, что такое жалобы.
Он готов был вынести с ноги дверь, когда добрался до комнаты друга, принявшись безостановочно стучаться. На другой стороне послышался крик, вроде: «Соня, отвали, я занят!».