Мерзость.
Опустившаяся на плечо и сжавшая его легкая рука заставила сжавшуюся на кровати девушку вздрогнуть и вывела ее из транса.
Амалия часто заморгала, и мысли в голове зароились тысячью насекомых. Она не осознавала, в какой именно момент отключилась, но помнила, что говорила с Соней. Точно, с ней. О чем? Кажется, что-то про Юг, Тесака? Что-то про ее состояние. Да-да. Что-то такое…
Прямо на нее смотрели две взволнованных, даже перепуганных льдинки. Смотрели, как на зверька в клетке. С жалостью. И о этого взгляда все внутри как смолой обливалось — жаркой, липкой и мерзкой. Во рту чувствовалась кислота от подступающей к горлу желчи.
— Амалия, — повторила в тысячный раз Соня имя. Она почти незаметно нахмурилась, глядя на сжавшийся комок перед ней — она так сильно прижимала колени к груди, что ни на что другое не походила; осторожно положила вторую руку на ладонь девушки. — Все хорошо?
Наемница кивнула, проморгавшись, и проглотила комок.
— Да, просто голова заболела, — поморщилась девушка, хрипло отозвавшись, скинула с себя руки, ощутив болезненное покалывание от тепла, и прижала к груди ноги плотнее. — Не обращай внимания. Так что там с Тесаком? Никаких вестей? — она постаралась натянуть улыбку и посмотреть на блондинку.
Соне отсюда, в нескольких сантиметрах от Амалии, было отлично видно ее расфокусированный взгляд. Она смотрела в никуда.
Блондинка долго молчала, сжав губы в тонкую полоску, прежде чем заговорить:
— Ты спрашиваешь это уже в четвертый раз, — слова слились в нечленораздельный шепот от волнения.
Девушка немного подняла брови в равнодушном удивлении и согласно кивнула головой, будто все так и должно быть.
От вида Саламандры тревога росла с геометрической прогрессией. Она пыталась сделать вид, что все в порядке. Но, черт бы ее побрал, она нихера не была в порядке. И Соня не знала, как помочь, оттого и чувствовала себя еще тревожнее и паршивее.
У нее темные круги и мешки под глазами. Такие, будто она не спала несколько дней. Ее лицо осунулось, немного впали скулы. Когда она в последний раз была в столовой? Два дня назад? Адам сразу заметил ее отсутствие, приказал относить еду прямо ей в комнату. Пустые тарелки благополучно возвращались на кухню, а еда, по всей видимости — в унитаз. У нее холодная, покрытая испариной кожа — точно у ящерицы. В комнате немногим теплее улицы. Хотелось закрыть балкон, который был открыт не меньше нескольких часов, однако Амалия запретила. Кожа бледнела, становилась гусиной, а она этого, похоже, и не ощущала.
Соня волновалась, перебирая все варианты происшествий, что повлекли за собой такой результат. Она пыталась разговорить Амалию, но диалог не длился больше пяти минут, потом она снова уходила в себя. Она… Она словно впала в анабиоз. Может быть, сейчас ее организм медленно восстанавливал нервную систему и поддерживал жизненные процессы. Для Сони она, ее поведение были чем-то диким. Было страшно смотреть на то, как человек без видимой причины попросту отключился от мира.
— Ты очень холодная, — она хотела накинуть на южанку одеяло, но, вспомнив, как ее руки были откинуты, не рискнула. — Тебе нужно поесть и поспать. Когда ты спала в последний раз?
Когда? За день до тренировки с Динго. Три дня назад…
Вновь вспомнился его отвратительный рассказ. Его угрозы, агрессия и ненависть. На образы его слов об убийстве матери Адама накладывались лица; на его мерзкие посулы накладывались мрачные маски.
«Я буду первым, кто тебя поймает», — звучит в голове.
«Я первый, у кого есть такой прекрасный экземпляр», — отдается далеким эхом, выталкивая на поверхность сознания тошнотворные картины.
Вот ее снова привязывают к операционному столу, затыкают громкий крик и визг кляпом. Снова свет лампы бьет прямо в глаза. Вот к ней тянутся руки со шприцом с мутной жидкостью. И через мгновение внутри все будто кипятком обдает. Ей хочется кричать, но получается только мычать в кляп. Хочется вырваться и спрятаться, но выходит только плакать. Вот врач шепчет ей: «Моя прекрасная Р-2350, мое совершенство. Ты справилась». Смотрит с безумием, дышит перегаром сигарет, запах которых она запомнит на всю жизнь. Целует лоб обветренными губами. И говорит, как палач выносит приговор: «Увеличить дозу». Детские зубы сжимают кляп с такой силой, что могут раскрошиться. И кажется, эти муки никогда не кончатся.