— Странноватое местечко этот монастырь, — буркнул Гвин. — Чем они тут занимаются целыми днями? На то, чтобы его поддерживать, наверняка уходит куча денег.
Томас сердито глянул на него.
— Чем занимаются? Славят Господа, чем же еще по-твоему! А между молитвами размышляют о жизни небесной и земной.
— Даром время тратят, вот что я скажу, — продолжал ворчать Гвин. — У меня дома — скажем, в Бэкфастском аббатстве, они хоть держат овец и скот тысячами голов, и землю возделывают, и разводят пчел ради меда и медового эля.
Их глубокомысленная беседа о религии была прервана появлением двоих послушников с передниками, подвязанными поверх облачения. Один нес кувшины с элем и сидром. Второй служка — скрюченный подагрой скелет — с трудом удерживал в руках большой поднос, который и поставил на стол. На толстых ломтях черствого хлеба лежали куски жирной ветчины в окружении жареных луковиц. К жареным куриным ножкам на деревянных тарелках прилагалось блюдо вареных бобов, сохранившихся с прошлого урожая. Еще одна миска содержала горячее «фрументи» — отваренную в молоке и сдобренную корицей и сахаром пшеницу. Первый служка вернулся с большой ковригой белого хлеба, кусочком масла и ломтиками твердого сыра на деревянной досочке. Для напитков подали глиняные кружки, после чего оба послушника скрылись за кухонной дверью.
Томас, не забывавший, где находится, встал и продекламировал короткую благодарственную молитву на латыни, после чего набросился на еду — впервые с того часа, как ступил на корабль в Доулише.
— Когда вы откушаете, за вами придет брат Игнатий, сэр Джон, — шепнул Фердинанд, удаляясь, чтобы не стеснять гостей.
— Может, в конце концов здесь не так и плохо, — смягчился Гвин, пожирая глазами гору съестного.
Его просвещенный друг выказал меньше восторга.
— Хотя я и рад снова оказаться в доме Божьем, что-то в этом месте тревожит меня, — возразил он, с беспокойством вертя по сторонам острым носом.
— В этой столовой? — уточнил Гвин, дожевывая кусок ветчины.
— Нет, во всем заведении. Я не могу объяснить, но в нем ощущается нечто тягостное. Несчастливое это место.
— Приор показался мне основательно измученным, — согласился де Вулф. — Но думаю, в самом деле тяжко, когда верховный юстициарий требует тебя к ответу из-за гибели одной из любимиц короля!
Он с воодушевлением набросился на еду, поскольку разделял с Гвином философию старого солдата: не упускай случая поесть, поспать и заняться любовью, потому что другого может не представиться. Когда они закончили, было далеко за полдень, судя по лучам света, пробивавшимся в полуоткрытые ставни. Небо оставалось серым, и в нетопленую трапезную врывался холодный сквозняк.
— На улице, должно быть, мороз, — заметил констебль, утирая с усов последние капли эля. — Хотел бы я знать, где они целую неделю держали труп?
Это им вскоре предстояло узнать. Секретарь настоятеля как раз вернулся и вывел их в коридор.
— Я хотел бы увидеть место, где нашли несчастную леди, — заявил Джон, решив, что пора проявить власть.
— Вам не придется далеко ходить, коронер, — сразу же отозвался Игнатий.
Он провел их во внутренний двор, куда они вошли час или два назад, и прошел несколько шагов вдоль стены здания.
Как и предсказывал Гвин, снаружи стоял пронзительный холод, и северный ветер набросился на них, бросив в лицо горстью снежных хлопьев. Томас, прихрамывая, тащился последним, дрожал и сожалел, что оставил в опочивальне свой плащ. Впрочем, скоро они вновь оказались под крышей: брат Игнатий открыл другую дверь и провел их в темную нишу. На полке горел свечной огарок. Монах, пошарив рядом, извлек две свечи и зажег их от огонька плававшего в расплавленной лужице фитиля. Вручив одну коронеру и держа вторую на высоте плеча, он осторожно шагнул в темноту и отодвинул засов еще одной тяжелой двери.
— Здесь осторожнее, сэр Джон, чтобы не повторилось то же несчастье, что с бедной девочкой.
Когда глаза его привыкли к скудному освещению, де Вулф разглядел крутую лестницу, уходящую в стигийскую мглу внизу. Капеллан прошел первым, и все стали осторожно спускаться по ненадежным ступеням. Проход был узким, и Гвин постоянно задевал стены плечами. Неизменно любопытный Томас насчитал сверху донизу тридцать узких ступеней, каждая высотой в две ладони. Игнатий остановился и обернулся лицом к подножию лестницы, высоко подняв свечу.