— Сильней, брат Пол. Брат Ральф, помни, это для его же блага.
В следующий раз обвиненный в слабости наносил удар изо всех сил. До Фалконера не сразу дошло, что под ногами у них не перевязанное веревками тряпье, а связанный человек. И душераздирающие вопли издавали не люди с розгами, а их беспомощная жертва — монах. Фалконер не сумел сдержать крика ужаса.
— Во имя милосердия, перестаньте!
Его призыв гулко раскатился под высокими сводами, и розги, одна за другой, опустились. Монахи медленно разворачивались лицом к пришельцу. На их лицах отражалась смесь изумления и вины. Один только начальник, управлявший их действиями, остался бесстрастным. Его властный голос зазвенел в нефе:
— Откуда ты? Кто ты такой?
С лицом, превратившимся в застывшую маску, он шагнул вниз, навстречу Фалконеру. Его паства раздалась перед ним, подобно Красному морю, отступив во мрак боковых трансептов. Кто послабее, пожалуй, обратился бы в бегство перед его мощным движением, но Фалконер был слишком стар и умудрен, чтобы позволить запугать себя показным величием. Так что сам настоятель на миг замешкался и сбился с шага. В наружности его произошла внезапная перемена. В краткий миг он превратился в слугу Божьего, пастыря душ, приветствующего незнакомца в своем храме. Он распростер объятия и встал перед Фалконером, взглянув на него несколько виновато.
— Прости, добрый сэр. Ты застал нас в тяжелую минуту. Я — Джон де Шартре, настоятель Бермондси. Прошу прощения за то, что тебе пришлось стать свидетелем столь мучительной сцены. Она не предназначена была для чужих глаз.
— Я — Уильям Фалконер, магистр-регент Оксфордского университета. И я вполне понимаю, почему ты не желал, чтобы вас видели. Часто тебе приходится побоями добиваться покорности от своей братии?
Настоятель покосился через плечо на своих остолбеневших собратьев. Фалконер говорил громко и очень внятно. Монахи не могли не слышать его слов, и их округлившиеся глаза выдавали изумление: как можно столь дерзко обращаться к их суровому и властному настоятелю? Они четыре года прожили под его тяжелой рукой и были основательно запуганы. Прежний настоятель был снисходителен, однако новый глава обители восстановил в ней суровую дисциплину. Джон де Шартре искоренил прежние пороки, восстановив репутацию монастыря, и монахи научились бояться его. Настоятель Джон предостерегающе кашлянул, мигом разогнав зевак, и, взяв Фалконера под руку, отвел его в сторону, туда, где их разговор не мог встревожить простые души.
— Ты не понял, мастер… Фалконер, сказал ты? Видишь ли, брат Питер болен.
Фалконер презрительно фыркнул, с облегчением почувствовав, что боль в голове понемногу унимается.
— А если избить его до полусмерти, он поправится?
Настоятель с трудом сдержался:
— Воистину, надеюсь, что так. Видишь ли… — ему явно не хотелось делиться с посторонним осаждавшими его трудностями, — брат Питер одержим демонами.
Фалконер насупился. Ему неприятно было даже обсуждать столь ненаучную мысль. В фалконеровском списке немочей демоны не фигурировали. У него были другие представления о причине страданий несчастного монаха. Он знал, как часто болезнь, заставляющую человека падать и биться в припадке с пеной у рта, приписывают влиянию демонов. Между тем как более сведущие в медицине называли это эпилепсией. Однако сейчас Фалконер предпочел старое название.
— Значит, у него падучая?
Настоятель Джон де Шартре с грустной улыбкой покачал головой:
— Я готов пожелать, чтобы это было так. Тогда мы, по крайней мере, знали бы, что делать и как помочь нашему брату. Нет. К несчастью, мы нашли его in frensesim — в припадке безумия, и я опасаюсь, что он попросту лишился рассудка. К счастью, у нас здесь имеется лазарет, где мы прежде содержали больных проказой. Теперь это проклятье отступило, и мы отвели прежний дом Лазаря для умалишенных, хромых и немых.
Фалконер слышал о подобных госпиталях. Содержавшихся в них не лечили, а просто держали в заключении. Он не сомневался, что и брата Питера, стонавшего сейчас на полу церкви, посадят на цепь в подобном заведении, если, что вполне вероятно, принятые меры не исцелят его. Фалконеру стало противно. В самом деле, этот монастырь — дурное место, и при других обстоятельствах он бы просто двинулся своей дорогой. Но сейчас у него не было выбора. Он слышал, как льет дождь за стенами, а ему нужно было сухое место для отдыха. «Всего-то на одну ночь», — утешал он себя.
— Хм-м. Я сильно сомневаюсь, что вы сумеете выбить из него безумие, но и другие средства лечения мне не известны. Возможно, помогло бы более мягкое обхождение?