— Да?
— Она у отца — первое дитя. Он безумно любил ее, — буркнул Тимоти. — И неудивительно, если посмотреть на меня. Кого бы ты больше любил: сына вроде меня или такую миленькую дочурку, как она?
Болдуин не позволил отвлечь себя от вопроса. В конце концов людей, изуродованных шрамами, кругом полно.
— Говоришь, он ее изнасиловал? За это ты готов был его оскопить?
— Можно сказать и так, — уклончиво ответил Тимоти.
— Она его знала. Они позволили себе обычные вольности между мужчиной и женщиной?
— Да! Я знаю, я видел их вместе. Это было отвратительно! Словом, я ворвался к ним и не проткнул его, коварного ублюдка, насквозь только потому, что она меня схватила и удержала.
— Где это было?
— В моем доме, в конюшне за стеной зала. Он пробрался туда, и она вышла к нему на свидание. Она умолила меня не говорить отцу. Узнай он, это разбило бы ему сердце. Для благородного добродетельного человека такое скотство нестерпимо. Но я ей поклялся, что если еще раз увижу Пилигрима, то быть ему без головы.
Болдуин задумчиво кивнул.
— Правда, голова осталась у него на плечах, но это не доказывает, что ты невиновен.
— Я? Я бы убил его, если б смог, и с превеликой радостью. Он насильник.
Тимоти собирался пройти мимо, оттолкнув их, однако Болдуин удержал юнца, положив ему ладонь на грудь.
— Еще несколько вопросов… Ты знал, что они в браке?
— Не смеши меня!
— Я говорил со слугой Божьим, слышавшим их обеты. Они состояли в браке.
Тимоти разинул рот, но не вымолвил ни слова, только переводил взгляд с одного на другого, а потом хмуро уперся глазами в землю.
— Но… не могла же она… Она знала, каково это будет отцу… Почему она мне не сказала?
— На этот вопрос ты сам себе ответишь, — безжалостно сказал Болдуин. — Так ты уверен, что она не говорила тебе о своем венчании?
— Никогда! Христом богом клянусь, если бы я знал…
Он снова поднял глаза на Болдуина, и тот увидел в них холодную ярость.
— Если она это сделала, не спросив отца, значит, она получила по заслугам.
Позднее, обсуждая это дело, Саймон выразил сомнение в невиновности Тимоти.
— Не удивлюсь, если этот рябой дурень копил обиду, пока она не прорвалась. Мог рассудить, что такое оскорбление достоинства семьи заслуживает суровой кары.
— Возможно. А уверен я в одном: что версия коронера совершенно ошибочна.
Саймон согласился с Болдуином. Заключение коронера оказалось разорительным для вилла:
— Итак, подытожим основные факты. Два тела. У женщины в руках нож. Я не сомневаюсь, что именно этот нож послужил орудием убийства, оборвавшего две молодые жизни.
— Понятно, он не сомневается, ведь даже не потрудился измерить клинок и сравнить с глубиной ран и шириной порезов, — презрительно пробормотал Болдуин.
Коронер продолжал:
— Кинжал как орудие преступления будет продан с аукциона. Вполне ясно, что женщина убила своего любовника, затем в раскаянии позаботилась о его теле и отошла в сторону, где и совершила самоубийство, упав в том самом месте, где ее нашли. За эти преступления…
Далее он стал перечислять штрафы, наложенные на бедных крестьян за то, что те допустили нарушение королевского закона в своей местности, а Болдуин, подтолкнув Саймона, стал выбираться из толпы, сердито буркнув:
— Надо полагать, у этой крошки хватило сил подобрать мертвого любовника и протащить его по болоту?
Он остановился поодаль и взглянул назад.
— Мы так и не выяснили, зачем было убивать его там и потом оттаскивать в сторону. Ясно, что тело хотели скрыть. Но зачем? Самое правдоподобное — что его хотели спрятать от Джульетты, когда та придет. Значит, кто-то с самого начала задумал двойное убийство. Сначала убили мужчину, его тело спрятали, но обошлись с ним достойно, а потом появилась девушка и тоже была убита. Но она не заслужила такого уважения, ее тело брошено как попало. Почему? Не потому ли, что она была наказана за преступление, в котором парень не был повинен?
Покачивая головой, он двинулся дальше, сердито глядя себе под ноги. Чтобы не приближаться к берегу, особенно сырому у нового королевского дворца, окруженного рвом, двое направились к монастырю с намерением обойти его и выйти на ведущую к мосту дорогу.
У ворот они увидели брата Лоуренса, говорившего с возчиком. Заметив их, келарь внезапно оборвал разговор, отправив возчика в ворота, а сам остался стоять, поджидая их.
— Ты поторопился покинуть нас, брат, — заговорил Болдуин.
— Предпочитаю держаться подальше от этого отродья, — признался монах. — Ну что, все кончилось, как я и думал: новые штрафы с бедняков, которым и без того едва хватает на пропитание?