Он вновь уселся за стол и взялся за перо. За работу! Джеффри Чосеру полагалось письменно изложить отчет о последних переговорах с Генуей относительно учреждения торговой конторы для генуэзцев на южном побережье Англии. Успех подобных торговых миссий измерялся количеством исписанной бумаги. А по правде сказать, отчет был всего лишь предлогом. На самом же деле Чосер надеялся снова вернуться к стихам.
Но сцена за окном выбила его из колеи, и если прежде ему лень было сосредоточиться, то теперь мешали мысли о четверке у ворот. Он надеялся, что монахи скоро закончат свое богоугодное дело в большой церкви, и во дворе появятся несколько фигур под черными капюшонами. Одно их присутствие остановит дальнейшие раздоры. Если, конечно, они заметят, что тут делается. Бермондсийские монахи славились своей ученостью — не то, что другие ордена, радующиеся соленому поту и мозолистым рукам. Эти оставляли труд мирянам, вроде тех задир под окном. Только им даровалась привилегия пачкать руки в грязи.
Джеффри пришло в голову еще одно: не странно ли, что сухорукого рабочего наняли каменщиком, чтобы восстановить монастырскую стену? Пусть даже он может работать мастерком и даже ворочать камни, но как он управится с молотком и резцом? Разве что в драке использует. Быть может, монахи оставили его на работе из милости? Только вот совсем не похоже, чтобы этот сухорукий нуждался в милости. Передернув плечами, Джеффри снова взял перо и вытянул из пачки лист бумаги. «За дело. Ты пишешь стихи, — сказал он себе, — ты творец. Ну, так твори что-нибудь!» Ведь именно как поэта его принимали в этом монастыре. Аббат Дантон так и сказал вчера:
— А, мастер Чосер, придворный поэт!
Придворный поэт? Чосер никогда не считал себя таковым или, точнее, никогда не слышал о себе таких отзывов. Правда, он написал поэму в память первой жены Джона Гонта и временами читал свои стихи перед знатными особами во дворце Савой или в Виндзоре. Кажется, леди и джентльмены одобряли его труд. Во всяком случае награждали вежливыми аплодисментами. Да и приглашение провести несколько дней в монастыре обеспечено связью Дантона со двором. Но «придворный поэт» звучит как официальный титул! Тем не менее Чосер был польщен.
Ричард Дантон лично провел Джеффри по монастырю. Заложен он был в давние времена, пояснил аббат, вскоре после норманнского завоевания. Монастырская церковь высилась над галереей, верхушка ее, как вершина утеса, ловила последние лучи заходящего солнца. Возводилась она годами, десятилетиями и была закончена и освящена на памяти живущих, но казалось, стояла на этом месте извечно. Густой голос Дантона эхом разносился по галерее. Двор лежал в тени, и над ним, между гнездами у карнизов и над контрфорсами, носились ласточки. Джеффри скоро понял, что настоятель втайне гордится собой. Он был первым из англичан, назначенных на этот высокий пост. Он был еще относительно молод, недавно стал настоятелем, и в его словах и движениях сквозило восхищение.
Джеффри удивила хорошая осведомленность Дантона о делах за пределами обители. Ему были известны последние новости о здоровье короля Эдуарда (ухудшается), а также и принца Уэльского (тоже ухудшается). О передвижениях придворных он знал больше, чем Чосер. Когда Джеффри тактично отметил это обстоятельство, Дантон ответил:
— Не думай, мастер Чосер, что раз мы проводим время в размышлении о вышнем мире, то не в курсе дел мира сего. Настоятель такого большого монастыря должен знать, о чем думает король — и как его здоровье. Не так много лет прошло с тех пор, как нас передавали под опеку за долги и другие неурядицы.
Когда они свернули за поворот галереи, на Джеффри едва не налетел человек в капюшоне, который нес книги и теперь уронил их. Другой брат, следовавший за первым, принялся собирать упавшие тома. После обмена извинениями, Ричард Дантон заметил:
— Это добрая встреча.
Он представил братьев. Первый, тот, что нес книги, был брат Питер, сочетавший обязанности ризничего и библиотекаря. Второй — луноликий молодой человек, поднявший книги, звался Ральфом. Его представили как ревестиариуса и помощника ризничего. Чосер не очень-то разбирался в сущности монастырских титулов, но ему смутно вспомнилось, что ревестиариус заведовал бельем и одеждой.
Дантон объяснил, что привело Чосера в обитель, и снова упомянул «придворного поэта». Возможно, брат Питер впервые слышал имя Джеффри Чосера, но он искусно скрыл это обстоятельство, кивая и повторяя: «Конечно, конечно, мастер Чосер». Библиотекарь был стар, но сохранил силы в жилистом теле. Откинув капюшон, он обратил к пришельцу морщинистое лицо в очках, словно намеревался прочесть Чосера, как книгу. В галерее было довольно темно, но это движение казалось привычкой, созданной жизнью, проведенной над строками. Слабый свет, отражавшийся в стеклах очков, мешал рассмотреть его глаза, создавая странное впечатления слепоты. Брат Ральф с приятной улыбкой держался в сторонке.