Но аудитория покинула его, и Холлуэй, чье настроение ничуть не омрачили оборванные на полуслове воспоминания, бросился помогать землекопам и принялся распевать вместе с ними их странные рабочие песни под звуки грубо грохочущего хора заступов и лопат; его бьющий через край энтузиазм заразил всех, и работа закипела.
Солнце поднялось выше, обдавая землю жаром. Некоторые рабочие выказывали признаки крайней усталости.
— Нам придется на время прерваться, — с сожалением сказал Меррит. — Уже десять утра. Дин, лучше не снимай шляпу, если собираешься подняться наверх. Солнце так припекает, что через десять минут ты можешь заработать удар.
Дин сел на обломок разбитой колонны и стал обмахивать раскрасневшееся лицо серой походной шляпой.
— У меня уже голова раскалывается, — признался он.
— Эй! Ибрагим! Сделай-ка милость, сходи в мою палатку и найди в аптечке синий пузырек. Синий пузырек, запомни; он там один такой. Размешай полную ложку в стакане с водой и принеси сюда.
Ибрагим ушел.
— Лучше попробуй что-то посильнее, — предложил Меррит.
— Не стоит, это только предвестие мигрени, — возразил Дин. — Бром вылечит меня быстрее всего.
Ибрагим вскоре вернулся со стаканом. Дин выпил лекарство, надел шляпу и затерялся в толпе землекопов, следя за ходом работ.
К тому времени, когда объявили перерыв, значительная часть мусора была уже расчищена; успели извлечь и кое-какие камни поменьше из закрывавшей вход кладки. Рабочие по очереди подходили и торжественно заглядывали в проем, выражая разочарование, когда им не удавалось увидеть ничего, кроме непроглядной черноты. Холлуэй вызвал некоторую сенсацию, заявив с обычной бодростью, что заметил внутри крошечную точку света. Над ним немало потешались, но он решительно стоял на своем, хотя и признался, что все это «выглядит престранно» и не имеет объяснения.
Землекопы чередой поднялись из траншей наверх и растянулись в тени курганов. Холлуэй, пылая молодостью и неукротимым энтузиазмом, отказался от отдыха и отправился проявлять свои негативы. Дин прилежно развернул над собой москитную сетку для защиты от надоедливых мух и прилег вздремнуть под сенью ближайшего холма. Меррит, с трубкой в зубах, сидел там же, где они с Дином беседовали прошлой ночью, глядя на равнину мрачными, задумчивыми глазами.
Раскаленный день тянулся без конца, и непристойные шутки туземцев постепенно затихали. Они безмятежно спали, пока оставался хоть клочок тени, вовсю используя отведенное на отдых время. Когда солнце, неторопливо шествуя по медному небу, проникало в их убежища, они просыпались, вставали, дружно перебирались на другое место и засыпали вновь. Вместе с ними перемещались и белые; Дин, не отошедший от сна, в дремотном забытье, спотыкался в свой москитной сетке. Он мгновенно засыпал там же, где падал, тяжело дыша и беспокойно ворочаясь. Сны его населяли грандиозные процессии коричневоногих существ, бесконечно карабкавшихся вверх и нисходящих вниз, приходящих из ниоткуда, уходящих в никуда, и каждое из них, проходя мимо, опрокидывало на него лоток сухой коричневой земли, чей тяжкий вес вдавливал его глубоко, все глубже в почву, и выкрикивало ему в ухо: «Всяк пришедший, ныне и впредь, да не пробудит спящую здесь душу». Голоса становились все более громкими и угрожающими, хотя он не мог понять, по какой причине эти коричневые создания чем-то грозили ему; но когда он пытался бежать, они вываливали на него горы земли, и наконец, задохнувшись насмерть, он проснулся, хватая ртом воздух, и обнаружил на своих плечах крепкие руки Холлуэя, а голос фотографа взывал:
— Вставай, дружище! Ну, вставай уже, говорю тебе! Дверь вскрыта, и мы собираемся войти, пока еще достаточно светло.
Дин, по-прежнему ощущая головокружение, вскочил на ноги и отбросил москитную сетку; и вместе они помчались вниз по траншее к черной пасти четырехфутового прохода. Вокруг собралась толпа; ближе других ко входу стоял Меррит — его лицо, как всегда, побледнело от волнения, а в руках он сжимал лопату. Он походил на сыщика, нашедшего ключ к разгадке запутанного дела, или старателя, увидевшего долгожданные крупинки золота. Странное послание над его головой продолжало возглашать неясное предостережение: Восток и в смерти хранил свои тайны от глаз вездесущего Запада.