Этот самый “четвёртый” не показался Сугиру старше него, но вот главенствующую нотку в нём ощутил. Подошедшую к нему женщину он ласково погладил по щеке, неслышно шепнул несколько слов, и та торопливо вышла в успокаивающийся дождь. При знакомых вряд ли кто-то кроме мужа показывал свою нежность к той, у которой имелся наречённый. Да и одежду он носил того же качества и чистоты, что улыбчивая женщина и девушка.
Мужчина тем временем обвёл взглядом сидящих на низких кроватях приезжих. По кому-то он не раз скользнул внимательным взором, кого-то едва зацепил. Пока он молчал, его губы задумчиво кривились.
– Меня звать Э́рнис, – довольно громко представился селянин и, отойдя к столам, опёрся о них спиной. Продолжая говорить, он посматривал то на одну половину барака, то на другую. – Вы не пленники. И не рабы. Мне жаль, что не все поверили нашему шахашу Гирею, в его добродушие к побеждённым и милосердие, и не приехали потому вместе со всеми. По той же самой причине никого из вас не садят в колодки или на цепь.
Сугир скептически воспринимал то, что слышал. Внимая обычно словам командиров, он заранее ощущал слабину в обещаниях, да только в речи мужчины не ощущал тонких мест.
– Земля здесь, и там, откуда приехал каждый из вас, и там, где вас свёл вместе Аш, многие годы кормила и любила вас и ваших предков. Шахаш Гирей и его союзники пожелали напомнить об этом всем, кто смог выжить, – на какие-то мгновения Эрнис засмотрелся на огонь в жаровне, и его взор потух. – Я не буду заставлять никого, не буду принуждать к работе. Но – что бы с вами ни случилось – я предлагаю продолжать жить. Ради себя. На первое время моя семья даст кров…
Гном слушал управляющего, и ощущал, что тепло немного разморило его. Он даже начал подумывать о том, чтобы завалиться на плотное покрывало и провалиться в сон. Распинающийся перед горсткой недавних пленных говорил правильные вещи, говорил умно и просто, но слишком много. Сугир чуть не начал кивать в такт его словам, когда от дрёмы его отвлёк новый скрип двери, а немногим позже до носа добрался аппетитный запах еды. Запах-то и отрезвил окончательно. Живот ответно куснул в спину и, сдерживая порыв выйти к пятачку между жаровнями, мужчина крепко сжал руку на столбике кровати.
Прямо в барак заносили не только исходящие паром горшочки и громадные караваи тёмного хлеба, но и посуду. Виденный ранее мальчишка тащил ведро, и Эрнис забрал ношу у мальчонки, чтобы поставить бадейку на стол. Старик нёс глубокие тарелки и уже не ворчал.
– Оставайтесь на своих местах. Всем хватит, и толкотни не будет. Отдых не помешает, – строго взглянул на вставших с постелей приезжих Эрнис. – Пожалуйста, успокойтесь!
Если кого-то заставило прислушаться к управляющему что-то своё, то Сугира – военная выучка. Болезненный голод и терпение окупились. Как и остальные, гном получил в руки глубокую деревянную плошку с горячими кусками какого-то жёлтого и оранжевого овоща, небольшую варёную рыбку и немного плотного хлеба. К краюхе он довольно долго прижимался носом, вдыхая незнакомый аромат, осторожно мял её, присматривался в тусклом свете к срезу. Пекарь подмешал к тесту немало трав, чем усилил плотность продукта и его вес. Сугир понимал причину – чем чище хлеб, тем лучше жизнь того, кому его есть. Исключение составляли разве что добавки из орехов или семян, но не всех и не всегда.
Пресные волокнистые овощи, почти безвкусная нежирная рыбка, крошащийся на языке хлеб. Сугир неторопливо съел всё что ему выделили до крошки, запил водой, растягивая питьё мелкими глотками, и одним из последних завалился на покрытую солому. Огонёк в чаше почти погас, когда он разобрал туго свёрнутое одеяло, принятое им поначалу за подушку. Им завладела нега после напряжения переезда. Съеденное грело мужчину изнутри, тонкое одеяло и угасшие угли в жаровне – снаружи, а неприятные мысли в голове успокаивались. С таким умиротворением гном уснул в первую свою ночь в городке-доме шахаша Бернура.
Часть 2
К утру нового дня после сна в тепле, без качки движущейся телеги, Сугир ощущал себя чуть ли не самым счастливым на свете. Некоторые вопросы беспокоили его подобно ленивой мухе, от которой можно отмахнуться ненадолго и немного насладиться тишиной. Для полного спокойствия ещё не имелось ни причин, ни условий.