- Очень мило с твоей стороны, Георгика, так беспокоиться за меня, - стало просто невыносимо слушать эти возможные гнусные варианты своего потенциального будущего. Вера и без напоминаний прекрасно их знала и просматривала каждую ночь перед сном, желая выявить хотя бы одну возможную лазейку, чтобы сбежать отсюда. Пусть не в сытую, но хотя бы в свободную и самостоятельную жизнь.
- Или ты думала, что сможешь вернуться в родное село? – психологическая атака продолжилась. У Веры до сих пор возникал диссонанс от того насколько не соотносится та милая привлекательная внешность, с теми отвратительными вещами, которые срываются из этого красивого рта, - Как его там? Есть вообще такое название на карте? ОЧНИСЬ, КЛУША, ТЕБЯ ПРОДАЛИ!
Технически это было не совсем верно. Её взяли за воспитание во дворец, по сложившейся традиции в дань уважения всем сословиям. Так как семья теряла рабочие руки, то нужно было выплатить компенсацию, что и сделали люди великого князя. Вера уже была довольно взрослой, когда её забрали из семьи. Она помнит, что её любили. Помнит мрачный взгляд отца, когда он принял это непростое решение, посчитав, что так будет лучше. Просчитался. Помнит, как мама пыталась сдержать слезы, как дрожал её рот при прощании. Если бы она тогда не сдержалась, то Вера бы продолжила отбиваться от незнакомых дам, приехавших забрать её. Но родители стойко делали вид, что всё нормально. Чтобы ей было лучше. Просчитались.
К великому князю, княгине она испытывала уважение, они были добры по отношению ко всем слугам и своим детям. Княжич Григорий был очень воспитан и вежлив, с ним она не была знакома лично, но при редкой встрече был всегда внимателен и обходителен. Он был уже взрослым, когда Вера приехала сюда. Айоланта была на пару лет её младше, зажатая и стеснительная, но бесконечно добрая и послушная, с ней тоже никогда не было проблем. Возможно, Вера даже успела к ней привязаться за все эти годы. Её хотелось оберегать, от гнусного влияния других. Других. Её другой брат Тимофей и её другая «подруга» Георгика. Вере было тринадцать, когда Тимофей показал насколько отвратительными, могут быть мужчины, которые чувствуют себя безнаказанными.
Георгика стала её учителем по части извращенности женской души. Такого лицемерия и изворотливости Вера не ожидала увидеть в теле такой маленькой девочки. Маленькой милой девочки, с роскошными густыми каштаново-золотистыми волосами вокруг миниатюрного кукольного личика. Она рано потеряла маму, и отец не желая оставлять единственную дочь на попечение многочисленных нянек, забрал к себе на работу – во Дворец.
Девочка шалила, много шалила. Когда Вера провернула одну из игр с кражей булки с кухни Георгики, по совместному сговору, то её жестко отстегали розгами по местам, которые будут незаметны под платьем, чтобы не пугать юную княжну. Как позже оказалось, что она сама прибежала к няням и рассказала об этом, с тем же невинным взглядом, которым смотрела на всех взрослых. На вопрос «почему?» она ответила, что это полезный урок для деревенщины и можно было бы и поблагодарить.
Георгики же всё сходило с рук, её только закрывали в комнате на пару дней за наиболее тяжкие провинности (вылить краску в стиранное белье, украсть что-то у княжичей, специально в истерике разбить что-то во дворце). Все знали кто её отец. Тот, кто занимается «грязной работой» государства. Никто не хотел исчезнуть без следа, за то, что тронул его единственную и горячо любимую дочку.
Вера долго её ненавидела, неистово, каждую ночь представляла, как душит её подушкой, если бы спали в одной комнате. Однако, вскоре стала замечать странности в поведении Георгики. Её не запирали во время наказаний и не ставили стражу из нянь, она могла спокойно входить и выходить, но почему-то этого не делала. Она стала очень рассеянной и невнимательной и часто падала, пока была одна. На её руках иногда виднелись синяки и ссадины, когда случайно задирался рукав. Айо можно было обдурить, но Веру, которая провела двенадцать лет своей жизни в деревне - нет. Такие раны случайно не получают, такие раны наносят целенаправленно и со всей душой. Вера знала такие семьи, видела вечно смеющиеся глаза таких детей, говорящих, что всё нормально, и совсем не ожидала увидеть подобное в столице. И тогда ей стало её жалко, но иногда милосердие упрямо отказывало, когда та начинала говорить.