Парни негромко фыркают, не удерживается от улыбки и сам Оренбуркин.
— Покупатель! — Степанида еще яростнее трет посуду, бросает ее со звоном на стол. — Я бы тебе сказала два слова, да ладно уж… Воздержуся.
— Воздержись, воздержись, — поддразнивает ее Оренбуркин.
Пока Оренбуркин спорит с Серегой, препирается со стряпухой, Семен Баталов сидит, накинув пиджак на плечи, и молчит, словно его не касается, что происходит на котлопункте. Денисов поражается выдержке, невозмутимости Баталова.
— Заявляем тебе, Андрей Степанович, — поднимается Серега, — мы за других отвечать не согласны. Ты сам говорил, кто допустит затор, тот и отвечает, вот теперь и накажи виновников, пусть оплатят убытки.
— Вот они, виновники! — выскакивает вперед Минька и показывает на Баталова, Оренбуркина, Гусева. — Вот! Вот! Вот!
Но тут Семен Баталов встает, подходит к Сереге, спрашивает его в упор:
— В чем дело, Попов? Почему шумишь, надрываешь свой красивый голос?
Серега тушуется, отступает под грозным взглядом Баталова.
— Ты хочешь найти виновника затора? Пожалуйста! Виновник есть… Вот он!
Баталов выкидывает руку в сторону Левы Гусева, словно пригвождает того к позорному столбу. Лева растерянно смотрит на сплавщиков, ерзает на чурбаке.
— Плевал я на это дело! — наконец говорит он и поплотнее усаживается.
Сплавщики в изумлении переглядываются, смотрят на стройного, подтянутого Баталова, на его уверенные жесты.
— Вот он, пожалуйста! Нечего искать, — говорит Баталов. — Я его разбудил, предупредил: Гусев, останься на двадцать пятом километре, мы с Оренбуркиным пойдем дальше, на двадцать шестой… Мы там работаем, надеемся на него, а он, оказывается, спал, манкировал моим указанием. И вот результат: затор!
— Правильно! Надеялись! — подтверждает повеселевший Оренбуркин. — Надеялись на этого… Леву. А он подвел нас. Подвел под монастырь!
— Да, подвел, — констатирует Баталов. — Я давно наблюдаю за ним… за гражданином Гусевым.
К костру на свет выскакивает встревоженная Степанида, в руках у нее мочалка, рукава кофты закатаны до локтей.
— Люди! Что вы делаете? Лева невиноватый, он в будке спал. Сама видела, чаем поила.
Павел Оренбуркин хрипло, удовлетворенно смеется:
— Вот непонятливая баба! Так об этом и говорим: проспал, затор допустил.
— Какой затор? — беспокоится Степанида. — Чего ты цепляешься к человеку? Он хороший, Лева… трудолюбивый. Спал в будке, никто его не будил, сам встал. Я ведь тут была!
— Степанида! — громко, со сталью в голосе прерывает ее Баталов. — Отойди, не вмешивайся. Это не твоего ума дело!
Степанида сникает, мнет в руках мочалку:
— Конечно, я баба. Разве мне поверите? Была бы у меня на голове мужичья шапка, а то бабья тряпка.
Она так же неожиданно исчезает, как и появляется.
Лева Гусев сидит, ворочает, как сыч, лохматой головой, словно не поймет, что спор идет о нем. Наконец какая-то мысль, что-то вроде испуга или удивления, мелькает в его широко раскрытых глазах. Он встает на ноги, не отпуская собачки.
— Как же так, Семен Петрович? — спрашивает Лева. — Вы с Оренбуркиным сами у затора спали, а говорите на меня.
Серега Попов переглядывается с парнями, с Маркелом Даниловичем.
— Расскажи, Гусев, как было дело, — вмешивается Паньшин. — Расскажи, не стесняйся.
Лева смотрит на Маркела Даниловича Паньшина, и ему хочется рассказать все, как было.
— Я вылез на берег, — начинает Лева, — смотрю, а они под кустом спят. Крикнул им, вижу — подымаются. Ну, я обратно… Хотел Андрею сказать, да… Что я — легавый на своих стучать?
На котлопункте становится тихо. Семен Баталов нервно озирается на стоящих вокруг него сплавщиков.
— Как понимать, товарищи? — спрашивает он их. — Вы не верите мне, а верите этому уголовнику?
Когда Баталов называет Леву уголовником, парни шумно протестуют, кричат:
— Еще неизвестно, кто тут уголовник!
У Левы выпадает из рук собачка. Он неторопливо подходит к Баталову, останавливается.
— Ты гад, Баталов! Ты ползучий гад! — говорит Лева рвущимся от обиды голосом.
Он стоит с Баталовым лицом к лицу, видит его белесые брови, какие-то пустые глаза, перекошенные злостью губы. «Неужели я уважал этого человека?» — удивляется Лева.
— Дерьмо! — кричит он в исступлении.
Паньшин берет Леву за рукав, уводит на прежнее место.
— Не надо ругаться, Гусев. Этим дела не поправишь… А ты, Баталов, делай вывод… Делай, говорю, вывод сейчас, а то поздно будет!
Баталов молча отходит к будке, садится там на приступочек.