— И по вашей, — подсказывает негромко Минька.
Питель спотыкается на полуслове, жует губами, но, видимо, не считает нужным отвечать парню, вновь обращается к Денисову:
— Так вот, все рабочие утром должны быть на реке, на своих местах, — за день пройдет вдвое больше бревен, чем обычно. Решили покрыть сегодняшний простой реки. Так что придется крепко всем поработать.
— Всем не придется, Сидор Потапыч, — подает голос Оренбуркин. — Увольняет нас с пикета Денисов… Меня и Семена Петровича.
— Никаких увольнений! — предупреждает Питель. — Пока не кончим сплав — никого никуда! День и ночь на реке… Слышишь, Денисов? И предупреждаю: не самовольничай.
— Я не самовольничаю, — возмущается Денисов вмешательством Пителя в дела пикета. — Я действую по указанию начальника сплавучастка Пономарева…
— Повторяю, — перебивает его Питель, — никаких увольнений! Сегодня я за реку отвечаю, я несу за пропуск древесины ответственность. Понял?.. А с Пономаревым я всегда договорюсь… Стряпуха! — кричит он в сторону палатки. — Где ты там? Плесни-ка мне чего-нибудь, чтобы червячка заморить. Надо дальше ехать, предупреждать людей.
Денисов обескуражен, сбит с толку указаниями Пителя. Он смотрит на Маркела Даниловича — может, тот подскажет, что теперь делать, но Паньшин сам, похоже, растерялся, стоит, покачивает головой.
Лева Гусев не торопится идти на работу. Позавтракав, он усаживается у гаснущего костра и сидит угрюмый, взъерошенный, зажав между колен собачку, мечет грозные взгляды на одевающихся сплавщиков.
Обеспокоенный Денисов подходит к нему:
— Ты что, Гусев? Почему не собираешься?
Лева отворачивается от него, не отвечает.
— Чего молчишь? Языка нет? — сердится начальник пикета.
Лева вскакивает, Денисов видит перекошенное лицо, раздутые ноздри маленького, пуговочкой носа.
— Начальник! — рычит Лева. — Я не пойду с этими… с Баталовым! Давай другое место… Или увольняй, к такой-то матери!
— Зачем ты так! Не надо выражаться… Иди с Серегой. Попов! — зовет Денисов.
Подошедший Серега быстро находит общий язык с Левой:
— Пойдем, покажем класс работы!
И Лева Гусев, все еще сердито поглядывая вокруг, уходит с ним на средний участок. За ними уходят и Минька с Гришей.
Еще раньше уходят на свой двадцать пятый километр Баталов с Оренбуркиным. Последними оставляют котлопункт Паньшин и Денисов, — они идут на ремонт обоновки реки после вчерашнего затора.
Так они доходят до басмы — неширокого бревенчатого перехода с одного берега реки на другой — и садятся отдохнуть.
С утра сегодня пасмурно, но тепло. Над рекой проносятся стайки чирков, в лесу стучат деловито дятлы, где-то в делянке урчит трактор.
Денисов закуривает, осторожно поглядывает на нахмуренного молчаливого Паньшина. Маркел Данилович сидит на бережке, опершись на багорец, и смотрит задумчиво в воду. В темной воде неясно отражаются неровные берега, басма, повисшая над рекой, островерхие высокие деревья.
— И кто его сотворил такого? — громко, с изумлением, спрашивает Маркел Данилович.
Денисов догадывается, что Паньшин думает о Баталове.
Он вспоминает, как остолбенел вчера Маркел Данилович, когда услышал заявление Баталова. И потом, после отъезда Пителя, когда все легли спать, он так и не сдвинулся с места, все стоял у потухшего костра и, похоже, сейчас не успокоился, сидит, переживает.
Денисову становится жалко старика.
— Черт с ними, с Баталовым и Оренбуркиным, — говорит он, чтобы успокоить Маркела Даниловича. — Пусть работают, выполняют свое обещание.
— Да, упустил ты время, — сокрушается Паньшин. — Надо было выгнать, не смотреть на Пителя, не подчиняться ему… На худой конец, пусть бы Пашка остался, он балабонит, да дело знает, а этого, Баталова, зачем оставлять?
— Ничего, потребуется — выгоню.
Паньшин смотрит недоверчиво на Денисова.
— Хитрый он больно, — говорит Паньшин. — Остерегаться его надо.
— А что он может сделать? Теперь он весь на виду. Чуть что — и под зад коленом.
— Смотри, — предупреждает Паньшин.
Он тяжело поднимается, Денисов бросает папироску, встает следом.
К вечеру начинается дождь, первый дождь за весну. Он идет медленно, неторопливо, омывая деревья, падая частой дробью в реку.
Дождь идет всю ночь, не перестает и утром. Сплавщики недовольно смотрят на небо, наглухо затянутое мутной пеленой, одеваются в брезентовые плащи и куртки.