Когда Денисов уходит с Шурой, Баталов под каким-то предлогом еще задерживается, невольно смотрит им вслед, видит, как Андрей, зайдя за первые же деревья, обнимает жену. И у Баталова поднимается, бурлит в груди зависть к счастливчику Денисову.
Он идет по берегу Каны и со злости не замечает, что за ночь все вокруг изменилось: березы покрылись паутинной зеленью, цветут подснежники, лиловые медуницы, терпко, щекотно пахнет ожившими муравейниками. Ему не до этого, не до земных красот!
Придя на место, на двадцать пятый километр, Баталов видит ту же картину, что и вчера: узенькую реку, плывущие по ней бревна, крутящиеся воронки в омуте под яром, ребристый перекат… — все ему так надоело, обрыдло, что не только работать, не хочется смотреть на это.
Пересиливая себя, он говорит Оренбуркину:
— Иди вниз, подежурь на двадцать шестом… А я тут побуду.
— Чего тут сидеть? — удивляется Оренбуркин. — Тут спокойно.
— Оренбуркин! — не повышая голоса, сквозь зубы говорит Баталов. — Не препирайся! Выполняй!
Павел Оренбуркин смотрит на надувшегося Баталова. «Тоже мне, командир! Натянула тебе нос бывшая милашка, ты и злишься… Вот расскажу Андрюшке, как ты приставал к ней», — усмехается Оренбуркин, но боится произнести это вслух, поворачивается и уходит.
Баталов остается один.
Он идет к крутояру, садится над омутом. Отсюда открывается широкий обзор: влево виден длинный плес, упирающийся в высокий заросший лесом берег, прямо — песчаный мыс, кусты ивняка, вправо — шумящий перекат. Баталов усаживается поплотнее и задумывается.
Он вспоминает день за днем эти три недели, проведенные на сплаве, свои отношения с Денисовым. По правде сказать, он давно бы ушел со сплава, если бы не предупреждение, сделанное ему на парткоме при разборе персонального дела.
— Смотри, Баталов, — пригрозил Пантелеев, — даем тебе последнюю возможность оправдать звание коммуниста. Если и тут, на рядовой работе, подведешь, — пеняй на себя. Скидок на заслуги делать не будем.
«Вот как с Семеном Баталовым стали разговаривать!.. Могут из партии попросить».
Ему хотелось сразу же после того, первого, злосчастного затора уйти из бригады, да нельзя было этого делать, можно партийным билетом поплатиться. Как же: допустил затор, да еще убежал! Пантелеев этого не простил бы. Пришлось унижаться перед Денисовым, играть в дружбу, давать обещания… А теперь не грех и уйти, время прошло, страсти улеглись, нечего выжидать, опасаться. Спасибо Пителю, спас от позора.
Баталов надвигает на лоб фуражку, прячет глаза от солнца. Он думает о том, как все скверно сложилось для него с последним затором, как ожесточились на него пикетчики. И этот тряпичный комиссар Паньшин со своими поучениями: «Делай вывод», — передразнивает Баталов. Старый дурак! Показал бы он этому комиссару кузькину мать, если бы власть была в его руках.
И он вспоминает, что еще недавно имел эту власть, представляет, как по утрам входил в свой кабинет — строгий, подтянутый, в новом кителе, в хромовых сапожках, — как почтительно встречали его подчиненные, заискивающе улыбались… Хорошее было время!
Баталову хочется его вернуть, опять пользоваться почетом, уважением… Но вот, оказывается, для этого надо гонять бревна на сплаве, чтобы заслужить доверие секретаря парткома… Длинная история! Баталов хотел ее сделать покороче, да постигла неудача.
И тут вновь вспоминает Шуру, ее красивое, испуганное лицо при встрече с ним и скрипит зубами. «Нет, хватит! Надо выбираться из Никольска».
Он отрывает взгляд от берега, смотрит на песчаный мыс, на полыхающую зеленью лесную чащу. В солнечном небе появляется черная точка. Точка скользит, движется по небу, подплывает ближе, растет. Вот она разворачивается, взмахивает крыльями, превращается в огромного беркута. Баталов догадывается, что это тот самый беркут, которого он видел в первые дни сплава. Беркут плавно летит, делает круг за кругом. Вот он уже над Баталовым, реет бесшумно, смотрит зорко с недосягаемой высоты. Делая круги все шире и шире, он забирает вправо, уходит в сторону, за реку, и, наконец, скрывается за лесом.
С появлением беркута к Семену Баталову приходит спокойствие. Он следит за беркутом, за его царственным полетом, и в нем крепнет, утверждается уверенность в своих силах. Он уже без страха, без волнения думает о Пантелееве, о Паньшине, о Денисове.
«Решено: ухожу сейчас же!.. А парткому — найду что сказать. Оправдаюсь, подберу факты».