Он облегченно вздыхает, сбивает фуражку на затылок. Бросив взгляд на реку, обнаруживает непорядок: чуть повыше омута к берегу пристало толстое бревно.
Баталов берется за багор, поднимается, идет по берегу, спускается к воде. Бревно крепко лежит в речной гальке, омываемое мутным потоком воды. Баталов стоит над ним, о чем-то раздумывает, вместо того чтобы оттолкнуть его от берега; потом поднимает голову, внимательно оглядывается по сторонам. Но вокруг никого нет, лишь трясогузки бегают по песку, качая полосатыми хвостами.
Тогда он быстро входит в воду, цепляет багром плывущее мимо бревно и тянет его к берегу, подводит к тому, что сидит на мели. Потом идет за вторым бревном, за третьим… Спустя пять минут Баталов, взмокший, взъерошенный, вылезает на кручу, осматривается. Там, где он только что был, пыжатся свыше десятка бревен, перегородив полреки.
Удовлетворенно улыбнувшись, он идет вблизи берега, прикрываясь кустами, толстыми деревьями, доходит до полянки, где они постоянно отдыхали и где он недавно расстался с Оренбуркиным. Там достает из планшетки блокнот, что-то пишет, вырывает листок, вешает на сучок куста на самом видном месте и рядом с ним втыкает багор в землю. После этого торопливо уходит в лес, пропадает среди деревьев.
А Павел Оренбуркин в это время не спеша бредет вдоль Каны.
К каждому человеку весна приходит по-разному. К Павлу Оренбуркину она пришла злой мачехой. Еще никогда он не чувствовал себя так плохо, одиноко и неустроенно, как в нынешнюю весну.
Началось с того, что перед сплавом поссорился с женой. Любовь Евдокимовна уговаривала его остаться дома, — на лесопункте была хорошая свободная должность пилоправа.
— Куда тебе таскаться? — говорила она. — Поживи дома… Ребята большие, им отец нужен. Нинке скоро замуж…
Но как ни убеждала, Павел Оренбуркин был непреклонен: разве можно такие заработки отпускать от себя? Деньги сами в руки просятся, надо уметь только взять их.
— На весь год обеспечимся. Не тужи! Со мной не пропадешь, — хвастливо заявил он.
И вот итог: сплав к концу, а у него никаких заработков. Что и причиталось, так теперь удержат. Явится домой без копейки денег. «Обеспечился», — досадует Оренбуркин.
Он идет, перебирает в памяти все события, происшедшие с ним нынче, кисло морщится. Не удалось ему сорвать денежки за заторы, наоборот — с него сорвали. Как говорится: пошел по шерсть, а пришел стриженым… И все считают, что так и надо, что Денисов поступил правильно…
Так он доходит до конца пикета, садится у столбика. Светит ласково солнце, разгорается весна на Кане, а сердце Павла Оренбуркина глухо ко всему. Где-то в сознании робко, как цыпленок из яйца, начинает проклевываться мысль, что жена была права, следовало остаться дома, работать на пилоправке. Кажется, и впрямь время легких заработков прошло. «Кончится сплав, пойду домой… На оседлость», — заключает Оренбуркин.
Додумавшись до этого, он успокаивается, снимает шапку, подставляя голову солнцу. Тепло приятно обволакивает его, клонит в сон, путает мысли. Он сладко щурится, закрывает глаза.
Но тут же открывает их, — какое-то беспокойство входит в него, словно он увидел что-то необычное. Он осматривается, но не видит ничего подозрительного. Вокруг тишина, небо чисто, бескрайне, темно-зеленая тайга чуть дышит под легким ветром, на том берегу по вырубке томится молодой сосняк; река… Но, взглянув на реку, Оренбуркин испуганно вскакивает: река пуста, на ней нет бревен.
— Затор!
Он не знает, что ему теперь делать: оставаться тут или бежать вверх, к месту затора. Он стоит в нерешительности, крутит головой, зыркает глазами по сторонам. Лучше бы оставаться тут, черт с ним с затором, — он где-то там, далеко от него. Оренбуркин еще какое-то время медлит, раздумывает и вдруг неожиданно для себя срывается с места и бросается бежать вдоль реки. Он бежит по кустам, через промоины, через заливы, бежит с одним желанием — обнаружить затор, успеть разобрать, пока он мал, не допустить на реке аварии.
«Только бы успеть… успеть… успеть», — шепчет он пересохшими губами.
Когда река прижимается к лесистому берегу, он взбегает на косогор, вытягивает шею, нетерпеливо смотрит вперед и ищет затор, но впереди пустое плесо, оно блестит, переливается солнечной рябью. Он снова бежит, ноги скользят по косогору, разъезжаются, он падает, сползает на животе под уклон и опять бежит кустами поймы. Сучья больно стегают его, но он не замечает их.
Он и сам как следует не понимал, что заставляет его так бежать. Не деньги же! Денег ему за это не дадут. И все-таки бежит. Он промок с ног до головы — где-то искупался в промоине, потерял шапку, багор, не дышит, а хрипит, как загнанная лошадь, судорожно хватает ртом воздух, но все-таки бежит в надежде успеть устранить беду, нависшую над бригадой.