Вышедший из леса Маркел Данилович Паньшин видит, как Павел Оренбуркин сидит на песке и, не таясь, плачет, размазывая грязь по щекам, как Серега Попов возится возле почему-то лежащего Денисова, как Лева Гусев, подняв кулаки к небу, сыплет в белый свет густым матом.
— Что случилось? — спрашивает в тревоге Паньшин.
Прибежавшие вслед за ним Минька с Гришей стоят, запыхавшись, тоже не могут понять, что происходит тут, почему плачет Оренбуркин, почему ругается так страшно Лева, почему Денисов лежит, распластавшись на песке.
Но Маркел Данилович догадывается. Он видит брошенный, беспризорный ватник начальника пикета и все понимает. «Недоглядел, старый… Не успел!» — шепчет он, торопливо подходит к Сереге Попову, опускается на колени, снимает шапку. Серега разводит руки Денисова — делает искусственное дыхание, и Маркел Данилович с радостью замечает, как алеют щеки Андрея, как тихо, чуть заметно дрожат веки.
— Живой! — облегченно вздыхает Маркел Данилович. — Слава богу, живой!
Подбежавшие парни берут Денисова на руки, переносят на травянистую полянку, кладут на расстеленные ватники.
Маркел Данилович поднимается с колен, смотрит вслед пыжу, грохочущему вдали на перекатах, на темный омут, весь в пенистых воронках, поднимает глаза на лес, над которым висят пухлые серые облака, потом туда, где стоял пыж, и видит Леву Гусева, торопливо переходящего вброд обмелевшую реку.
— Ты куда? — кричит он Леве.
Но Лева не отвечает, перейдя реку, легко взбирается на крутой берег, пересекает полянку и бежит в ту сторону, куда ушел Баталов…
А бревна плывут и плывут, ныряют в омутах, играют на перекатах. Шумит Кана, блестит волной на солнце.
ОБЛАКА НАД СУРЕНЬЮ
1
Озерко покойно в пойме реки. Узкое, длинное, заросшее ряской и камышом, оно словно спряталось от реки за густыми, широкими кустами. От воды поднимался теплый пар, стояла тишина, и в этой тишине громко всплескивалась рыба, словно кто бросал в воду камешки, и круги расходились по воде.
Семавин выгреб на пятачок глубокой, темной воды, свободной от ряски, привязал лодку к камышам и выбросил леску. Ланда он не видел, — тот сидел, заслоненный от него камышами, — лишь слышал его возню в лодке да частое бульканье грузил удочки, иногда негромкое чертыханье.
Время тянулось медленно. На другом берегу за кустами обозначилось солнышко, вылезло на бугор и покатилось между белых облаков. Семавин сидел расслабленно в лодке, поддавшись объявшему его покою. Все действовало умиротворяюще: и тихое озерко с неподвижными камышами, и всплеск рыб, и негромкое щебетание в кустах встречавших солнце птичек, и теплое солнышко, осветившее озерко. За все утро он вытянул пару подъязков да окунька — его не захватил азарт рыболова, просто хотелось сидеть, ни о чем не думая, наслаждаясь покоем, тишиной.
— Ушел, мерзавец! — услышал он взволнованный голос Ланда.
— Кто ушел? — спросил Семавин, очнувшись от забытья.
— Лещ. Ох и здоровый!.. Вот такой!
Семавин представляет себе, как Ланд отмеривает на руке, какого он упустил леща, как жадно теперь смотрит на воду, не покажется ли где сорвавшаяся с крючка рыбина, и улыбается:
— А ты нырни, нырни, он тут, возле лодки, — говорит он Ланду со смешком.
— А-а, поди ты!..
Семавин чувствует, как раздражен Ланд неудачей, и замолкает, приваливается к мягкому, резиновому боку лодки и блаженно жмурится: хорошо! Хорошо вот так полежать после недельной беготни по цеху, директорских оперативок, заседаний, совещаний. Начальник цеха у всех на виду, всем нужен, и, кажется, исчезни вдруг, что-то испортится в отлаженном механизме завода.
Солнце уже висит над кустами, по озерку тянутся солнечные блики.
— Эй-и! — разнесся по озерку женский голос. — Где вы там? Завтракать!
Это кричала Вера, жена Ланда. Она и Ольга остались у машин, им было наказано спать, а они, видимо, побродили по лесу, побывали у реки и решили обрадовать мужей завтраком.
— Едем? — крикнул Ланду Семавин, усаживаясь поудобнее в лодке, сматывая удочку.