— Что скажете? — спросил Семавин.
— Вот, — ответил курчавый, видимо старший из парней, и подал сложенную вдвое бумажку.
Семавин развернул ее — бумажка оказалась из отдела кадров: три выпускника ГПТУ направлялись в цех на работу.
«Вот она наша смена…» — подумал он, с неприязнью оглядывая парней, садясь за стол.
— Кто из вас Раис Ишмухаметов?
Курчавый шагнул вперед.
— Отец где работает?
— Здесь, в цехе… На станции охлаждения.
Семавин внимательно всмотрелся в парня.
— Сын Ризвана? Хороший рабочий твой отец. Посмотрим, какого сына вырастил… Соломатин Федор?
— Это я, — ответил хрипловато белобрысый.
— Кто родители?
— Мать… в колхозе.
— Кем работает в колхозе?
— Дояркой.
— Что же ты из деревни уехал, мать бросил?
— Все едут…
— Разве в городе лучше?
— А то… И кино, и танцы в парке, куда хошь иди.
— Значит, на танцы в город приехал?
Соломатин смущенно отвернулся.
Семавин посмотрел на него, не нравился он ему, какой-то несобранный. Интересно, каков будет работник?
— А ты, значит, Колесов? — спросил он курносого.
— Значит, я — Колесов. Отец-мать есть, работают, живут в здешнем городе, в благоустроенной квартире, есть телефон, телевизор, пес Барбос, — выпалил он скороговоркой, не переводя дыхания. — Вопросы еще будут?
Белобрысый Соломатин хохотнул, будто покатал камешки во рту. Второй, Раис Ишмухаметов, даже не улыбнулся, стоял невозмутимо, словно не слышал Колесова.
Семавин почувствовал, что бледнеет.
— Будут, — сказал он, с трудом удерживая голос от дрожи. Встал, подошел вплотную к парню. Тот хитро улыбался, смотрел на начальника цеха. — Только не вопросы, а совет… Как придешь домой, спроси отца, когда он последний раз тебя ремнем драл? Если давно и ты позабыл вкус ремешка, передай мою просьбу, пусть напомнит… Может, тогда научишься, как надо вести себя, когда первый раз приходишь на завод поступать на высокую должность рабочего. Понял, Михаил Колесов?
— Спрошу, — по-прежнему улыбаясь, ответил Колесов. — Только у нас теперь приняты другие меры воспитания.
— Пусть начнет с этого. Для тебя это полезнее.
Дверь открылась, вошел Габитов.
— Ну, как там? — Семавин нетерпеливо кивнул головой в сторону злополучной станции. — Нашли причину утечки газа?
— Негерметичность третьего аппарата… Через час закончат.
— Сальники проверьте. Сальники могут пропускать.
— Все проверим. Семавин отошел от парней.
— Забери этих ребят, — сказал он Габитову, и в голосе его послышалось пренебрежение к парням, — поставь на станцию хлорирования помощниками аппаратчиков. Пусть поучатся…
— Ладно, заберу, — сказал Габитов, но и в его голосе Семавин не уловил особой радости.
— Лохмы свои пусть укоротят, — предупредил Семавин. — Здесь работать придется, не с гитарой в подъезде балдеж устраивать.
Зазвонил телефон: начальника цеха вызывали к директору завода.
3
Директор стоял за столом, словно памятник на площади, скрестив на груди руки, рассматривал входивших в кабинет. Круглое, скуластое лицо его ничего не выражало: ни скуки, ни радости. И нельзя было понять, чего он так вглядывался в своих подчиненных: может, оценивал, чего стоят? Увидев Ланда, начальника производственного отдела, он на миг оживился, кивнул ему, потом широким жестом попросил всех к столу.
Узкий, крытый зеленым сукном стол заседаний стоял в стороне от директорского, подле окна. Люди молча рассаживались, не торопясь вынимали блокноты, авторучки.
Директор подождал, пока не усядутся, подошел к столу.
— Кажется, все, — сказал он.
В стороне, спиной к окну, стоял Август Петрович Бекетов, главный инженер завода. Невысокий, светловолосый, внешне ничем не отличался от входивших в кабинет работников завода. И одет был, в противоположность щеголеватому директору, в простую коричневую куртку.
Семавин сел рядом с Хангильдиным, начальником цеха монохлоруксусной кислоты, тиснул ему руку повыше локтя. Хангильдин, сухой, жилистый, с постоянной, застывшей строгостью на морщинистом лице, был вообще-то добродушным человеком, и показная строгость не мешала ему иногда весело, рассыпчато смеяться. Цех монохлоруксусной кислоты представлял сырьевую базу цеха гербицидов, и Семавин, как лицо зависимое, не забывал оказывать внимание исполнительному, пожившему на свете Хангильдину.
— Не знаешь, почему нас с тобой «на ковер» к директору? — шепнул он Хангильдину в ухо.