Муртаза отошел за реактор. Семавин еще постоял, посмотрел на Мишку. «Ишь ты, балабон, постригся, на человека стал походить… Посмотрим, какой ты хороший парень».
7
В кабинете его ждали начальник первого отделения Габитов и начальник первой смены Данилко.
— А-а, и парторг, и профорг? Что-нибудь случилось? — спросил Семавин, здороваясь с ними.
— Да нет, ничего, — успокоил его Габитов. — Пришли насчет премии. Месяц кончается, а мы никак не поделим… Семен Семенович, покажи список Кириллу Николаевичу.
Данилко живо поднялся, раскрыл принесенную с собой папочку, вынул сколотые листочки бумаги, подал начальнику цеха. Данилко невысокого роста, у него крупная голова, лоб с залысинами. Трудно сказать, сколько ему лет, — круглое лицо не изборождено морщинами, но ежик на голове отливает сединой, как мех у старого лиса.
Семавин взял список, сказал: «Присаживайтесь», сел за стол и стал разглядывать строчку за строчкой бисерный почерк Данилко. Цеху, занявшему в соцсоревновании второе место по заводу, присуждена премия в пятьсот рублей. Вот эту премию и распределил Данилко по рабочим. Так и раньше делали, когда выпадала премия, и Семавин не возражал против заведенного порядка, но сегодня что-то «нашло» на него, как говорила теща, когда Кирилл бывал чем-то увлечен и домой заявлялся к полуночи.
— Почему так: Хайретдинову — рубль, а Иванову — десять. А Слепкову, Шамсутдинову и совсем ничего? Работали вместе, в одной смене, план жали общий, а премия разная.
Данилко хмыкнул:
— Так ведь это глядя, как человек относится… Есть у нас ударники, а есть и такие — кое по чему по другому ударяют. Надо их как-то различать.
— Различать надо, но… — Семавин отодвинул списки, взглянул на Данилко, и что-то насмешливое, вызывающее было в этом взгляде. — Вот представь себе такое положение: эстафету бежали четверо, а медали дали только двоим. Как бы они поступили по-твоему? Смирились бы? Нет, они либо отказались от медалей, либо распилили их на четыре половинки, каждому по одной… Так и у нас в цехе: работа общая, налажена технологическая цепочка, где все зависят друг от друга, как в эстафете. Рабочие это понимают лучше нас…
Данилко нетерпеливо поерзал на стуле: не нравилось ему начало разговора.
— Всегда же так делали! — сказал он с упреком. — Вижу, сегодня вы не в настроении. Тогда отложим на денек-другой. — Он встал.
— Не торопись, — задержал его Семавин. — Вопрос надо сейчас решать, не откладывать… Ты в театре бываешь?
— В театре? Когда? — Данилко сел, положил папку на колени.
— А в кино?
— Когда, спрашиваю? Смену отстоишь, а потом то заседание завкома, то какие-нибудь комиссии, профмероприятия в цехе… Когда тут?.. — И он махнул рукой, недосказав.
— Плохо, Семен Семенович… Начальник смены, тем более председатель цехового комитета, не должен стоять в стороне от культурной жизни, иначе захиреешь, мохом обрастешь, вон как Ефремов, начальник второй смены… Кстати, Нури Ахметович, что у него на станции конденсации? Что за чехарда с аппаратчиками?
— Ромашкин третий день не является на работу, — ответил Габитов.
— Что с ним?
— Кто знает? Ходили на квартиру — дома нет… Загулял, наверно. Ему не впервой.
Семавин с минуту помолчал.
— Как появится в цехе, пусть зайдет вместе с Ефремовым… Так вот о театре. Давайте эту премию пустим вот на что: сходим коллективно, сменами, в оперу, на спектакль, в цирк — какая смена куда пожелает. Тогда никому не будет обидно, что обошли его, не дали премию. Как вы?
— Я согласен, — ответил Габитов. — Тут и время с пользой пройдет, и пьянства будет меньше.
— А ты как, цеховой комитет? — спросил Семавин Данилко, глядя на его кислую улыбку.
— Ладно, попробуем. Посмотрим, что выйдет, — сдался Данилко, не стал больше спорить.
— Теперь у меня к вам разговор… Одну минутку.
Семавин потянулся к телефону, поднял трубку, набрал номер.
— Флюр Ганеевич? Зайди, пожалуйста… Да, сейчас.
Технолог цеха Ганеев появился тут же — кабинет его находился рядом. Он одних лет с начальником цеха, но повыше, повнушительнее. Пышные волосы, которым завидовал Семавин — Семавин стал лысеть, делал начес на лысину, — были аккуратно острижены и, словно меховая шапка, плотно покрывала голову.
— Вот какой разговор, товарищи.
Семавин посмотрел на Ганеева, сидевшего в независимой позе, положив ногу на ногу; на строгого, немного сумрачного Габитова, глядевшего на начальника цеха из-под разлапистых бровей; на смирно сидящего, чуть понурого, но улыбающегося Данилко с папкой на коленях.