— Да, против, — ответил он наконец.
— Почему?
— Разобраться надо. Нельзя так, с бухты-барахты… Куда он пойдет с такой характеристикой? Не скоро найдет работу. А у него семья, дети. Кто их будет содержать?
— Это ты напрасно, Семен Семенович. На работу его возьмут, везде нужда в людях. Вот только надолго ли? — сказал Габитов.
— И повозиться с человеком не грех, повоспитывать, — не унимался Данилко. — И только тогда, если не исправится… Только тогда! — и он многозначительно поднял палец.
Семавину надоело слушать рассуждения Данилко о воспитании пьяницы Ромашкина. Он сжал руки в кулаки, оперся ими о стол.
— Так и запишем: председатель цехового комитета защищает пьяницу и прогульщика. Под каким предлогом? У того, видите ли, семья… У нас у всех семьи, и все мы ответственны за них, каждый за свою. Почему я должен нести эту ношу и за семью пьяницы, сняв с него всякую ответственность? Скажи? Он будет пить, а я его семью кормить? Нет, это должно касаться только их самих, пусть и семья ополчится на пьяницу, а не ублажает его опохмелками… На практике что получается? Такое либеральное отношение, какое ты проповедуешь, и породило пьяниц да лодырей.
— У нас не капиталистическое государство, чтобы чуть что — и за ворота, — не соглашался Данилко.
— Вот-вот, так и знал, что ты это скажешь, — рассмеялся Семавин. — Капиталисты таких рабочих не стали бы держать, выгнали, а у нас, выходит, можно валять «ваньку», работать вполсилы, кое-как, прогуливать, приходить на работу выпивши, и только потому, что мы не капиталисты? Словно у капиталиста производство, а у нас — шарашкина контора. Нет, Данилко, пьяницу не уговоришь, лодыря не воспитаешь такими средствами, кои у тебя в запасе, к ним следует другие меры применять: изгонять с производства! И чтобы профсоюз не плакал на груди у таких людей.
— А куда их? Помирать с голоду? — не унимался Данилко.
— Если не поумнеют — принудительный труд, по конституции: кто не работает, тот не ест… И воздух будет чище, и преступлений меньше.
— Если всех будем увольнять, без рабочих останемся.
— Ну, таких не так уж много, думаю, справимся и без них. А если где и не хватит, пусть прибавится хлопот у руководителей: вот поработают мозгой над технологией, и — где было два, там будет справляться один.
— Я согласен с Кириллом Николаевичем, — сказал Габитов. — Полностью согласен. Уж очень много мы нянькаемся с этими лодырями да пьяницами — воспитываем, воспитываем, все боимся остаться без рабочих. А их горстка! Только мешают, одна обуза. А исправлять…
— Не всегда есть время ими заниматься, надо план выполнять, — подхватил Семавин.
Желающих продолжать разговор не оказалось: давали себя знать и долгий рабочий день, и это ночное бдение.
— Все равно не утвердит завком увольнения Ромашкина, — прервал молчание Данилко. — Против закона…
— Это мы еще посмотрим: утвердит — не утвердит… Ладно, хватит дискуссии, давайте продолжим работу… Флюр Ганеевич!
Ганеев подошел к столу, вновь взял чертеж в руки.
10
Июль начался дождями. Дожди шли всю первую пятидневку, изредка прекращались на малое время, захлебнувшись в лужах, в ливневых потоках по улицам, и снова шли, обложив город зловеще-черными тучами, из которых высекались белые молнии и катался гром из края в край.
Как помнил Семавин, начало июля — начало сенокосов — всегда было мокрым в его родной стороне, но это не пугало мужиков: после дождей долго стоит жаркая погода — жаркая пора сенокосной страды, а пока — пусть льет, пусть набирают травы силу и цвет.
В один из вечеров, когда еще не угас день, а сумрак уже полз по стенам нижних этажей, Семавин возвращался после работы домой. Настроение Кирилла было приподнятое: шла к завершению работа по схеме реконструкции цеха.
В вагоне трамвая загорелся свет, и Семавин увидел впереди себя стоящего начальника производственного отдела завода Ланда. И, когда Ланд обернулся, Семавин обрадованно махнул ему. Вот уже месяц, как они не виделись, — все свободное время у Кирилла отнимала реконструкция. Правда, когда истекли пятнадцать дней, данных директором на том памятном совещании, Ланд позвонил, спросил, как дела с поручением начальства. Кирилл ответил: «Сидим, готовим», — и Ланд отстал, больше не звонил, словно забыл об ответственности, лежавшей на нем как на кураторе цеха.
На остановке, где Семавин обычно выходил, скопилось много народа. Пробираясь через толпу, он вновь увидел Ланда, тот поджидал его — поднял руку, приглашая к себе.