Но вот Паньшин вытирает руки о тряпицу, учтиво поданную стряпухой, очищает от крошек бороду и принимается за чай. Чай — это тоже традиция. При работе на холодной, ветреной реке кружка крепкого, горячего чая — очень стоящее дело.
— Кушайте, работнички! — поет Степанида. — Не стесняйтеся. Пейте внакладку!
Сплавщики негромко переговариваются, разбирают кружки с чаем, кладут в них большие комья сахара и, обжигаясь, пьют. Лишь Минька с Гришей пренебрегают чаем, встают из-за стола, подходят к бачку и дуют по очереди холодную воду.
Наступает вечер, лес темнеет, свет от костра падает желтыми пятнами на будку, на ближние деревья. Над рекой белым покрывалом висит туман, она тихо под ним плещется, ворчит.
— Стенюха! — кричит Оренбуркин. — Таракан в чаю! С усами!
— Господи! — испуганно ойкает Степанида и бежит торопливо к столу. — Чего молотишь? Какие тут тараканы?
Но Оренбуркин, напугав стряпуху, громко хохочет, поглядывая на сплавщиков. Те сдержанно улыбаются и, кончив пить чай, выходят из-за стола, идут к костру, рассаживаются, вынимают сигареты, жестяные коробочки с махоркой.
— Балабон ты, балабон и есть, — обиженно говорит стряпуха хохочущему Оренбуркину и начинает убирать посуду. — Ему соврать — как с горы сбежать.
Оренбуркин — сытый, довольный — встает, опасливо обходит Степаниду, подсаживается к сплавщикам.
— Эй, молодежь! — кричит он. — Ну-ка, подкинь дровец. А то темно… Как у Стенюхи за пазухой!
— А ты у меня там был? — с вызовом спрашивает Степанида, перестав греметь посудой. — Скажи, был?
— Нужна ты мне! — опять хохочет Оренбуркин. — Добра-то! Своя есть!
— Перестань! — строго говорит Паньшин, и Оренбуркин скисает.
Минька с Гришей подваливают дров в костер, он ярко вспыхивает, трещит, сыплет искрами.
Серега Попов встает, бросает в огонь окурок.
— Ну, я пошел, — говорит он, ни к кому не обращаясь, надевает шапку, ватник, пересекает поляну и исчезает в темноте.
Сплавщики молча, понимающе глядят ему вслед. Лишь Оренбуркин хрипло дышит, готовясь рассмеяться, но Паньшин осуждающе смотрит на него, и тот умолкает.
Каждый вечер Серега уходит в Никольск. Двенадцать километров туда, двенадцать обратно. Сплавщики сочувствуют: парень недавно женился. Хоть до кого доведись!..
Что ни говори, а приятно после сытного ужина посидеть вот так у костра и, закурив, глядеть на огонь, ни о чем не думая, следить, как пляшет пламя, как яростно лижет поленья. Тепло, покойно, потрескивают дрова, домовито бренчит мисками стряпуха. Сплавщики сидят задумавшись, молчат.
Тишину нарушает громкий хлопок. Это Баталов, кончив курить, выбивает из мундштука окурок сигареты. Очистив мундштук, он прячет его в нагрудный карман, глядит со значением на Оренбуркина. Но тот сидит, распахнув ватник, вытянув руки к огню, и не обращает на него внимания. Баталов недовольно отворачивается от Оренбуркина и пристально смотрит на Денисова, сидящего поодаль, в стороне от костра. Денисов поднимает голову:
— Ты что, Семен?
Но Баталов молчит, не торопится начинать разговора.
— Говори, если что, — разрешает Денисов.
— Хорошо, — соглашается Баталов. — Поговорить нам следует.
— О чем? — спрашивает Денисов.
— Есть о чем. — Баталов оглядывает сплавщиков, прислушивающихся к разговору. — Заторы каждый день, рабочие выбиваются из сил на разборке. Разве тебя это не беспокоит?
— А цена? — спохватившись, хрипло, с присвистом, подает голос Оренбуркин. — Цена какая? Пусть скажет!
— Эксплуатация! — кричит Лева Гусев и обводит всех страшными глазами.
— Конечно, беспокоит, но при чем тут я? — удивляется Денисов. — Все виноваты… Заторы по нашей вине происходят. Не следим как следует за рекой, вот и заторы.
Оренбуркин неожиданно вскакивает, подбегает к Денисову.
— А вода какая? Тебе это неизвестно? По такой воде без заторов не обойдешься… И за рекой следи, и заторы устраняй, и лапы разбирай. Где же тут успеть? Кабы вода, как в прошлом году!
Денисов знает, как было в прошлом году. Кана хорошо играла, за десять дней пропустили всю древесину с верховьев. А нынче зимой снега мало было, весна тянулась долго, когда лед прошел — воды в реке не осталось. Хорошо, что вверху, выше лесных складов, есть небольшая плотинка, — ее перекрыли, копят воду и раз в сутки, по утрам, дают вал. Но вал катится пять-шесть часов, потом вода уходит, река мелеет, древесина оседает в русле. Вот такими скачками уже неделю и передвигается древесина к Никольску. Трудно, конечно, Денисов понимает это, но не получается иначе. Нельзя же оставить сорок тысяч кубометров бревен на берегах реки!