— А помощь? Какая была помощь?
— Помощь тебе была оказана, напрасно скромничаешь. Теплообменники дали, монтажников выделили. Чего еще? По-моему, все дали, что требовалось. Теперь от тебя будем ждать, что ты нам дашь.
Семавин хотел сказать директору, как эта «помощь» ему доставалась, но счел за лучшее промолчать, — время торопило. Он встал, давая понять директору, что ему пора уходить.
— Иди, не задерживаю, — сказал директор. — Только имей в виду, подведешь меня, сорвешь график пуска цеха, вот тогда и поговорим обстоятельно.
— Буду иметь в виду, — ответил Семавин.
Он так и не позвонил жене, хотя Ольга весь день ждала. К концу дня она сама позвонила Кириллу, но никто ей не ответил: кабинет Семавина пустовал.
Удивляясь его неаккуратности, она поехала домой, не стала его разыскивать по заводу…
Семавин вернулся в сумерках. В квартире горел свет, семья сидела за столом, ужинала, когда он вошел. Ольга тревожно посмотрела на него, он улыбнулся ей какой-то покорной, виноватой улыбкой, и она поняла: случилось что-то непредвиденное.
Но ничего не спросила, ничем не выдала себя, и пока ужинали, занималась только детьми, словно за столом не сидел вяло евший муж.
И лишь после, когда дети и Любовь Андреевна ушли в свою комнату, она спросила Кирилла, страшась услышать от него самое худшее, что она могла предположить:
— Неудача, Кирилл?
— Да… Представь себе!
Он встал из-за стола, отошел к окну, постоял, посмотрел в темноту. В стекле отразилась его поникшая голова, вздернутые плечи.
— И, кажется, сделали все, — он повернулся к ней, — а результат — как в старых реакторах, хотя реакция идет теперь непрерывно, но медленно, с малой теплоотдачей… Сенсация не состоялась!
Он усмехнулся, похоже, над собой, над своими надеждами, над тем, во что так верил. И надо же, только сегодня уверял директора, что непрерывка получится! Он вспомнил свой сон, вспомнил, как летал… Да, так высоко летать можно лишь во сне, а тут наяву, в цехе, его «полет» не состоялся. Захотелось рассказать Ольге о своем сне, как-то отвлечь ее от неудачи, но побоялся, что вместо успокоения еще больше расстроит.
— С Бекетовым не говорил? — спросила жена.
— Он в Москве, уехал по вызову главка.
— Ах, Кирилл! — сказала сокрушенно, качнув головой, Ольга — И надо было тебе выскочить с этой идеей непрерывки!
— Кому-то надо было начинать… Идея сама стучалась в дверь.
— Но почему ты? — воскликнула Ольга.
Семавин помолчал, походил по комнате, потом остановился перед женой.
— Кто-то должен быть первым. Так вот я из этих, кто первый… Дай сюда поднос. И готовься: завтра с утра заберем девчонок, махнем на речку. Хватит ишачить, и отдохнуть не грех.
Он взял поднос и пошел на кухню. Ольга смотрела ему вслед с растерянностью: вот так всегда, словно неудача не у него, а у кого-то другого. Что за человек!
15
Как ни торопился Семавин выехать пораньше, до солнца, пока день не начался, но все что-нибудь да задерживало: то младшая дочка со сна раскапризничалась, надо было ее уговаривать, утешать, собирать куклы, без которых она не хотела ехать; то теща раскудахталась: «Куда вы без завтрака!», и пришлось подчиниться, выпить стакан чуть теплого чая, который попахивал банным веником.
Наконец, сборы закончены, и Семавин, тайно злясь на задержку, повел машину по городским улицам на предельно допустимой скорости, сторожко поглядывая по сторонам на появление вездесущих инспекторов ГАИ. И лишь за городом он дал волю своему «Москвичу».
Ночь медленно уходила, отступая перед машиной, где-то в стороне, в заречье, сбивалась в темную завесу, закрывшую горизонт. Но вот впереди из-за лесистых бугров появилось солнце — красное, лохматое, оно выкатилось на дорогу, и машина, казалось, полетела на солнце, в его бушующее пламя. Девчонки визжали, жмурились, закрывали глаза ладошками, Ольга кричала: «Кирилл!.. Кирилл!», но он не снимал ноги с акселератора. И тут поворот на проселок, к реке, и сразу исчезла эта торжественность полета в огонь, стало обычно — светло и тихо, зеленели вблизи деревья, лениво шевеля листвой, курчавилась травка по бокам дороги, пробегали полянки в белых цветах поповника.
Но как ни спешил Семавин, на облюбованном прежде им месте уже стоял чей-то «Запорожец», у речки под осокорями дымился костерок. Терзаясь неприязнью к опередившему его владельцу машины, он все же свернул к берегу и, подъехав ближе, опознал «Запорожца»: это был известный всему заводу полосатый тихоходик Хангильдина, начальника цеха монохлоруксусной кислоты. И у Семавина слетела тяжесть с души, — если тут Хангильдин, отдых состоится, это мужик свойский.