Ольга в недоумении пожала плечами, не понимая, что происходит с мужем, бросила сверток в открытую дверку машины.
— Кирилл Николаевич! — донесся до них голос Хангильдина. — Где ты? Уха стынет.
Семавин не ответил, растянулся на одеяле, слушал, как Ольга, присев рядом, укладывала девочек.
Но Хангильдин, не дождавшись ответа, сам пришел за ними:
— Что же вы, друзья? Ольга Николаевна? Ждем ведь, не начинаем. Давайте быстренько, забирайте своих дочек, и…
— Извините, Габбас Хисматович, — Семавин приподнялся, сел, — обедать еще рано, а завтракать — мы дома завтракали… Как-нибудь в другой раз.
— Зачем на уху обижаешься? — не отставал Хангильдин. — Пойдем.
— Нет, — набычился Семавин и встал, — не пойду. Ты меня извини, но с Юрием Михайловичем я уху есть не буду.
И, провожаемый взглядом ничего не понимающего Хангильдина, он пошел по тропке вдоль берега вниз по реке, подальше от визжащих спутниц Юрия Михайловича. Спустившись с берега, с размаху бросился в воду, вода обожгла его, перехватила дыхание, но он, с силой выбрасывая руки, поплыл поперек течения к другому берегу. Через минуту он уже не чувствовал холода воды. Отдаваясь течению, поплыл вниз.
Отвлекли его человеческие голоса. Он перевернулся и увидел, что река принесла его к большому пляжу, где вода кипела от голых человеческих тел. Он взял чуть вправо, на глубину, рассчитывая обойти этот бурлящий людьми котел, и уже на выходе, в конце пляжа, кто-то пыхтя и отфыркиваясь, кинулся ему наперерез. Они бы наверно столкнулись, если бы Семавин не притормозил и, взглянув, пытаясь узнать, кто это прет на него, увидел Ланда. Тот, широко загребая, хлопая ладонями по воде, крикнул Семавину, хотя они находились рядом:
— Эй, спортсмен, куда ты? Вертай сюда!
Семавин хотел не отзываться и плыть дальше, но что-то вдруг расслабило его, может, эта спокойно текущая река и неуемно жаркое солнце, а может, раскаяние в пренебрежении ухой Хангильдина, и он повернул к берегу, поплыл в ряд с Ландом.
Не доплыв до берега, нащупав ногами дно, они встали. Семавин стер воду ладонями с лица, посмотрел на улыбающегося Ланда. Ему показалось, Ланд улыбается как-то хитро, загадочно.
— Ну как? — спросил Ланд. — Нахлебался воды?
— Да нет, — ответил Семавин, — все в порядке.
Похоже, говорить им было не о чем, они не находили темы для разговора. У Семавина еще не выветрилось из памяти отношение Ланда к его идее реконструкции цеха, было не до дружеских разговоров, к тому же он видел что-то насмешливое в глазах Ланда и ждал — не дошла ли до него новость о неудаче с опробованием?
Вблизи них барахтались ребятишки, прыгали, смеялись, а они молча стояли по грудь в воде друг против друга на расстоянии вытянутой руки и, казалось, не замечали того, что происходит вокруг.
— Что же ты не расскажешь, как у тебя дела с реконструкцией? — наконец, прервав молчание, спросил Ланд.
«Так и есть, — подумал Семавин, — заводское информационное бюро уже сработало». Он принял беспечный вид, глянул, прищурясь, на солнце, похлопал себя по голой груди.
— Дела в порядке, Виктор Иванович. Все идет по плану.
Ланд бесцеремонно захохотал:
— Чего ты пыжишься? Чего ты пыжишься? Боишься признаться, что лопнула твоя затея? Так об этом уже ползавода знает… Даже директор знает о твоем лопнувшем мыльном пузыре.
— Может, ты ему и доложил? — спросил Семавин, сдерживая дрожь в голосе.
— Может, и я… Эх, Кирилл, предупредил же я тебя, по-дружески предупредил, не лезь ты в эту кашу, так нет, не послушался. Теперь вот выкручивайся… Обидно! Обидно за тебя.
Слова Ланда по форме были соболезнующими, но по лицу его Семавин видел, Ланд от души рад провалу. И Семавину было страшно от того, что непосредственный начальник радуется неудаче подчиненного, к тому же друга по студенческой скамье.
— Думаешь старые реакторы на свое место возвращать? — спросил, улыбаясь, Ланд. — Холодильники выбрасывать?
— Нет, зачем же? — Семавин не счел нужным обращать внимание на иронию Ланда. — Нас устраивают и холодильники.
— Не раскаиваешься, что не послушался меня, занялся этой самодеятельностью? — Ланд решил добить Семавина. — Скажи, только откровенно.
— Да нет, вроде совесть не мучает. Как говорится, делал по зову сердца. А если отвечать придется — отвечу, значит, переоценил себя.
— Вот-вот, переоценил. Умное слово сказал, Кирилл, действительно, переоценил ты себя, переоценил свои способности. — Ланд придвинулся к нему, положил по-приятельски руку на плечо. — Но не поздно еще и поправить твою неосмотрительность. В понедельник зайди к директору, объясни ему все, он поймет, и все обойдется. Да признайся ему, что я предупреждал тебя… А потом соберемся и подумаем, что можно сделать, чтобы умилостивить директора, пусть не двадцать, хотя бы десять процентов сверх плана натянуть. У меня есть кое-какие соображения…