— Политическая подоплека есть во всем… Ты хочешь, чтобы Додж отказался от своих принципов, тогда бы ты за него взялась и вертела бы им как тебе вздумается. Хочешь заставить его жениться, чтобы он тоже работал за нищенскую зарплату.
Я молча смотрела на Елл. Она была далеко не красавица. Бледная и тощая, а веки у нее всегда красные и опухшие. Ссориться с ней мне совсем не хотелось, и я сделала попытку разубедить ее:
— Мне кажется, он вовсе не думает о женитьбе. Я отлично знаю, как важно для него его дело и как он ему предан.
Елл свернула самокрутку и, закурив, выдохнула дым прямо мне в лицо.
— Ты просто сучка! — бросила она мне и, повернувшись, ушла с кухни.
— Неужели ты не можешь с ней не ссориться? Или все женщины таковы? — спросил Додж, когда мы шли пешком к месту демонстрации. — Я сейчас должен идти вместе со всеми нашими товарищами из комитета, и мне просто не до этого.
Прохожие глазели на нас с любопытством, пока мы шли к площади Парламента. Но лица не выглядели дружелюбными.
— Честное слово, я пыталась с ней помириться, но некоторые люди вообще неспособны вести себя корректно. Я даже не могу понять, за что это она меня возненавидела.
— Ты тут ни при чем, только твое долбаное упрямство. — Додж посмотрел на меня с тем строгим осуждением в глазах, к которому я уже успела привыкнуть и на которое не обращала внимания. — Она просто в меня влюблена — и все.
Когда мы пришли на площадь, Додж взобрался на большой деревянный ящик, специально принесенный Хэнком и Отто, нашими верными сподвижниками, и начал свою речь.
Каждый раз, глядя на него во время выступлений, я приходила в восхищение. Он был неотразим, когда загорался яростным, неукротимым гневом и словно бы парил над слушателями на невидимых крыльях, указывая им путь к освобождению. Но как только запал его иссякал, руки опускались, а голова уныло склонялась на грудь, он впадал в глубочайшую апатию и становился совершенно равнодушен к происходящему вокруг. Непререкаемым лидером он казался только на расстоянии. По сути своей Додж был человеком последовательным и порядочным: проповедуя отказ от гедонистического и потребительского отношения к жизни, он сам ел очень мало и жил весьма аскетично. К тому же, как ни пошло об этом думать в такие минуты, издалека угри на его подбородке были почти незаметны.
— Порядок — это рабство, — начал он. — Рабство сознания. Порядок побуждает людей убивать друг друга на войне, это — источник классовой ненависти, разъединяющей трудящихся. Порядок принуждает тысячи рабочих отдавать все свое время и силы ради того, чтобы богачи, которые не делают ничего, продолжали набивать свои карманы…
— Ура! — закричала я со всеми вместе в ответ на революционные призывы Доджа.
Толпа волновалась, и среди собиравшихся я заметила не слишком дружелюбно настроенных полицейских. Внезапно меня обуял страх, какой обычно чувствует ребенок, вдруг осознав, что решился на рискованную выходку и что его ждет неминуемое наказание. Как раз в этот момент я услыхала голос продавца газет:
— Читайте свежие новости! Знаменитый актер арестован за убийство! Читайте свежие новости!
— Здесь, прямо перед вами, вы можете увидеть доказательство справедливости моих слов, — продолжал Додж, снова входя в раж. Он указал на пожилую даму в соломенной шляпке, с тростью и корзинкой, стоявшую впереди меня, и она вытянула вперед свою морщинистую шею, уставившись на Доджа. — Вот мать, которая может поведать нам правду о гнете капитализма. Сколько раз вам приходилось укладывать своих детей спать голодными? А сколько ночей вы корпели над работой, за которую вам платили жалкие гроши?..
— Позор! — закричал кто-то из наших сподвижников.
Пожилая дама оглянулась вокруг, что-то прошамкав беззубым ртом и явно наслаждаясь всеобщим вниманием.
— Сколько раз вам приходилось замерзать от холода, потому что уголь, который с таким трудом добывают шахтеры, нередко погибающие от отравления газом, поставляется на фабрики и заводы — ради увеличения прибыли их собственников?
— Возмутительно! — подхватили собравшиеся. Дама взмахнула палкой и тоже принялась громко кричать.
— Сколько раз вам приходилось оставаться голодной, отдавая пищу своему мужу, который возвращался с работы, едва держась на ногах от усталости?
Люди сочувственно зашептались, но как раз в это время старушка, ставшая для всех символом общей беды и царящей в обществе несправедливости, вдруг завопила:
— Мой муж, проклятый пьяница, ни одного дня в жизни честно не работал! Слава Богу, что он наконец сбежал с какой-то потаскухой.