«Как же так? — удивился я, прочитав последнюю фразу. — Головной конец пули слегка деформирован, я это хорошо помню. Значит, пуля всё–таки наткнулась на какую–то преграду… Но какую? Это может быть кость покойного или плотное препятствие по ходу траектории полёта. Опять загадки, опять вопросы…»
Мы должны были ответить на самый главный из них: откуда произведён выстрел? Опросил я свидетелей — инженера Лапина, фельдшера Матушкину, а также врача и шофёра «скорой помощи». Как это ни удивительно, дали они достаточно противоречивые показания. Лапин заявил, что Вохрин лежал головой к колодцу, уткнувшись лицом в землю, и он, Лапин, Вохрина перевернул, чтобы выяснить, жив ли сосед. Фельдшерица сказала, что убитый лежал головой к садовому домику да к тому же на спине. Врач же со «скорой» вообще мало что запомнил, потому что сразу кинулся к пострадавшему и, стало быть, окружающую обстановку не изучал…
Наша группа тщательно осмотрела ближайшие деревья и строения и ничего подозрительного не обнаружила. Ни щербинки какой, ни вмятины в стене… Пошли мы в ближайший лес, побродили среди деревьев, чуть шеи не сломали от усердия… да най–дёшь ли что–нибудь в такой ситуации? Знать бы хоть приблизительно, откуда стреляли…
Составили мы план местности. К северу, в сотне метров от места падения Вохрина, был лес, а за ним, в полутора километрах на северо–запад, стояла войсковая часть. А вот на северо–востоке, в двух километрах от дачи убитого, за железной дорогой, оказалось стрельбище! Ясно было, что выстрел сделан откуда–то отсюда: или из воинской части, или со стрельбища. С юга, с запада и с востока стрелять не могли: полёту пули помешали бы садовые домики. Если, конечно, считать, что это был горизонтальный выстрел, а не откуда–нибудь, скажем, с неба или из задницы самого чёрта. Потом и воинскую часть пришлось исключить: на пути возможной траектории полёта пули был обнаружен целый посёлок садовых домиков, принадлежавший другому предприятию и построенный чуть ли не нынешней весной. Мы, конечно, эти дачи тоже исследовали — и снова неудача. Таким образом, оставалось только стрельбище. И хотя до него аж целых два километра, но… больше ведь стрелять неоткуда было. Если, разумеется, не из леса, который гораздо ближе. Из леса могли бы пальнуть нарочно и прицельно, а вот со стрельбища долетела бы только пуля шальная, случайная.
Стали мы копать эту версию — «стрельбище». Выяснилось, что по воскресеньям (а Вохрин погиб именно в воскресенье) стрельбы здесь никогда не ведутся. Мы, однако, не поверили, облазали всю территорию, но так ничего и не нашли.
И тут возникла в моей голове мыслишка: а что я привязался к этому стрельбищу? Вообще, возможны ли такие повреждения, какие у Вохрина, при выстреле с расстояния два километра? Кто, чёрт побери, должен ответить на этот вопрос: я или всё–таки судебный медик? Терновский заявил, что нет такой методики — по характеру ранения определять расстояние выстрела. Наука, мол, бессильна. Даже в специальной литературе, говорит, сообщения на подобную тему носят единичный и, как он выразился, «достаточно казуистический характер». Ох уж эти мне медики!..
И тогда я вспомнил о профессоре медицинского института Петре Александровиче Милешкине. Однажды он уже помог мне раскрутить довольно сложное дельце о гибели девицы лёгкого поведения в чужом автомобиле (расскажу о нём как–нибудь в другой раз). Я бросил всё и помчался в Москву.
4. Доценко и Милешкин
Долго уговаривать профессора не пришлось.
— Весьма, весьма любопытно! — сказал он, внимательно выслушав меня. — Как определить расстояние выстрела по характеру повреждений в теле жертвы? Интересно, чёрт возьми, очень интересно! Я изучил ещё не все детали дела, но уже сейчас могу сделать вывод, что ситуация отнюдь не безнадёжна.
Профессор энергично расстегнул свой пиджак и потёр ладонью лоб.
— Давайте, милейший вы мой, рассуждать логически, — сказал он мне. — В математике ведь как? Чтобы вычислить неизвестную величину, нужно знать значение известных. Что же нам известно в данном случае? На какие факты мы можем, так сказать, с полным основанием опереться? Ну, во–первых: любые биологические ткани — будь то кожа, кости или мышцы — имеют вполне определённую степень прочности. Это ясно, как дважды два. Кость плотнее, чем мышца. Кожа обладает, пожалуй, большей, чем, скажем, ткань лёгкого, упругостью. И так далее.