Обложили фрицы нас тогда знатно. Нам бы раненых подлечить, да провиантом затариться, а немцы для облавы даже батальон эсэсовцев прислали, чтобы нас из леса выкурить. Мы, к слову, даже костры не разжигали, чтобы их разведка с воздуха нас не засекла. Глянешь так в небо сквозь ветки, а вон она, рама медленно летит, фотографирует.
Подошли мы к краю леса, а за ним должна была быть деревня, в которой и еда была и кров, и тепло. Так разведка докладывала. И только мы было решились отправить отряд за провиантом, да понять, можно ли вообще в деревню зайти, как связной парнишка сообщил, что в деревню эсэсовцы зашли. А разведка донесла, что с запада ещё отряд вермахта на подходе. Ещё мол день, и пойдут они лес шерстить. Короче, приготовились мы умирать геройской смертью с оружием в бою. Патронов было достаточно, а вот гранат и снарядов почти не осталось. Ну и сапёрная лопатка почти у каждого.
Грустно нам тогда стало, но и злость какая-то всех обуяла. Думаем, ну, последний бой, значит последний. А фрицев постараемся по-максимуму с собой забрать. Сидим, винтовки с автоматами начищаем, кто-то письма пишет прощальные, так до ночи время и прошло. А ночью...
А ночью случилось что-то совсем странное. Лежу я, значит, на подстилке из лапника, в ватник одетый, да поверх старой шинелью прикрылся, а всё равно холодно, апрель ведь ещё, ночи холодные, по утрам лужи ледяной коркой покрываются. И вообще в лесу ещё снег лежит, он там всегда тает позже, чем на полях.
Короче кутаюсь, от холода подрагиваю, сон не идёт, хоть ты тресни, и вдруг вижу, сестричка наша, ну та, что красавица да умница, мимо меня как-то прошмыгнула, я даже не сразу понял, что это она. Сделал вид, что сплю, а сам глаз приоткрыл и всмотрелся - да, она! Думаю, чего бы это ей куда-то идти, тем более в сторону деревни, где немцы засели. И какие-то нехорошие мысли завертелись у меня тогда в голове. Прям вот совсем не хорошие. Даже то, что она просто до ветру могла пойти в голову не пришло, а вот то, что предать может, почему-то подумал. Видать настолько плохо нам было, что ни о чём хорошем уже думать было невмоготу.
Ну, думаю, пускай ты и первая раскрасавица и медичка знатная, но ежели ты к немцам сейчас пойдёшь, пристрелю в спину, и совесть мучить не будет. Осторожно встал, да и пошёл за ней, благо темно, ничего не видно.
Однако, оно может быть и темно, но часовые-то с секретами выставлены как положено, а она она их прошла так, что те даже не шевельнулись, как будто её и не было. Я к одному такому подхожу осторожно, ну чтобы меня вдруг за врага не принял, да не пристрелил невзначай. Думаю, сейчас я тебе покажу кузькину мать, как на посту спать! Подкрадываюсь, а он-то и не спит! Сидит себе под ёлкой, смотрит открытыми глазёнками по сторонам, руки дыханием согревает и на меня вообще внимания не обращает! Я аж опешил от такого! Выпрямился во весь рост, встал перед ним, а он как сквозь меня смотрит и хоть бы хны!
Я первое желание влепить ему оплеуху подавил, и решил проследовать дальше. Любопытство меня разобрало, мочи нет. Да и понять бы - это часовой только сейчас такой или когда немец попрёт он тоже будет вот так вот в пустоту пялиться?
А я же знаю, там впереди ещё пара секретов. И что ты думаешь - она и их прошла, ни тебе "здрасьте", ни тебе "до свиданья", ни пароля, ни отклика, прошла, как будто невидимка какая, и я за ней, и на меня внимания не обращают. Тут меня уже не страх, что она к нам немцев привести может, а страх чего-то жуткого пробивать стал. Всё равно что по кладбищу ночью идти. Вот, вроде бы война, насмотришься всякого, а всё равно жутко.
Проследовал я, значит, за ней до самой опушку леса, а там уже и деревеньку ту видать невооружённым глазом. Окошки жёлтым горят, эсэсовцы на постой уже устроились, местных повыгоняли. Мне даже послышалось как будто губная гармошка играет. Любят фрицы на ней играть, когда шнапса напьются.
А я уже пистолет с предохранителя снял, ну, думаю, только ты туда пойдёшь, я тебя и грохну. И пускай потом трибунал разбирается прав я или нет, если после облавы вообще будет над кем этот трибунал проводить.