В чем и даю подпись. Ермаченко
Возвращаясь с собрания, Михальцевич, он же Лосев - сделал себе документ на это имя, - сказал Шилину:
- По-моему, что-то ты перегнул насчет диктатуры и коммуны - не поверят.
- Ничего не перегнул. Я большевистскую теорию им излагал. А что до коммуны, так я и вправду согнал бы туда все мужицкое быдло. И жен сделал бы общими.
В батаевской церкви они взяли всего-навсего золотой крестик, позолоченные чашу и ложку. Потом зашли домой к попу. Шилин стал писать на изъятое золото расписку, а Михальцевич обошел и осмотрел все комнаты дома. В одной увидел старинной работы красивый письменный стол. Когда остановился подле него и с интересом начал рассматривать, заметил, как встревожилась попадья. Он догадался, что это неспроста, дернул ручку нижнего ящика. Он был заперт. Велел попадье отомкнуть. Та не тронулась с места. Михальцевич пригрозил револьвером, и попадья подчинилась. В ящике стола лежала шкатулка и тоже была на замке. Михальцевич потряс ее и велел открыть. В шкатулке были золотые кольца, кулоны, нательные крестики.
- Вот мы, матушка, и конфискуем это, - сказал Михальцевич, вышел к Шилину и поставил шкатулку перед ним на стол. - Эксплуататорское золото, нажитое нетрудовыми мозолями.
- Экспроприируем, - заявил Сорокин, принимаясь писать расписки и на это золото.
- Товарищи комиссары, - запротестовал поп, - кольца венчальные: мое, жены, дочери. Они не подлежат конфискации. Это уже... мародерство... Такого у нас еще не бывало.
- А теперь будет. Мы вот и положили начало, - ответил ему Шилин. - И мы не мародеры, делаем это от имени советской власти, официально. Все свои действия, как видите, документально оформляем.
Священник и его жена, конечно же, были напуганы. Попадья схватилась за сердце, села в кресло и закатила глаза.
- Неужели сам Ленин вас послал на такое?.. - робея, спросил священник.
- Сам, святой отец. Золото это пойдет на укрепление советской власти. А что ей остается делать, если в стране разруха и голод?
- Проклятые, - всхлипнула попадья. - Обручальные кольца... Татарва...
- Выбирайте слова, матушка, - набычил голову Михальцевич, словно приготовившись ее боднуть. В такой позе он оставался довольно долго, гневно таращил глаза, и Шилин едва сдержался, чтобы не рассмеяться.
- Успокойся, родная, - перекрестил жену поп. - Ну, коль уж с самого верху указания, чтоб сдирать с рук кольца, надо смириться.
Таким же образом, предъявляя мандат, Шилин и Михальцевич осмотрели еще четыре церкви в уезде, забрали все ценное. Но особенно им повезло в одном местечке. Дознались, что там живет бывший владелец двух московских магазинов, переехавший недавно на родину. Вызвали в Совет, потребовали, чтобы сдал золото. Тот клялся, божился, что все у него отняли еще в Москве в восемнадцатом. Тогда его посадили в подвал, пригрозили, что и жена с детьми последуют за ним, продержали ночь, и купец сдался. Повел домой, в саду выкопал жестянку от монпансье. Там были золото и несколько драгоценных камней. После этой акции Шилин и Михальцевич сказали в Совете, что едут в Гомель, а сами, запутав след, перебрались в другой уезд.
- Поручик, - пошутил как-то в дороге Шилин, - а тебе, я вижу, понравилось быть экспроприатором. Признаюсь, мне тоже. Давно бы нам этак, а не носиться с идеями освобождения русского народа. Слыхал мудрость народную: как ты хлопаешь, так я и танцую? Власть держится на разбое, и мы так же должны жить. А что до русского народа, то он - быдло. Узнал его за это время. Правда была за Вороном-Крюковским, он так и жил. И награбил дай боже. Жаль, мало нам из его добра досталось.
Когда Михальцевич застрелил Ворона-Крюковского, они перетрясли его торбы и нашли мешочек с золотом и серебром - малую толику того, что тот награбил: большую часть Ворон-Крюковский или спрятал, или роздал по родне.
- Я тоже давно расстался с верой в этот народ, - поддакнул Шилину Михальцевич. - Ты справедливо назвал его быдлом... А сейчас что нам остается? И таким, как мы? Спасаться. Что ж, каждый спасается в одиночку...
- А мы, поручик, до поры будем спасаться вместе. Так легче. Как говорят, две кошки на одном сале... Вот укрепим свои финансы, и адью! - я уже не Шилин и не Сорокин, а какой-нибудь Петушков. Забьюсь в тьмутаракань и стану жить тихой неприметной жизнью.
Рука у него зажила, он свободно шевелил пальцами - рана, слава богу, была не серьезная. Как и Михальцевич, он носил теперь кожанку, кожаную фуражку - в соответствии с типичным обликом тогдашнего советского начальства.
- А я в Париж махну, - задумчиво проговорил Михальцевич. - Женюсь на парижаночке, заведу дамскую парикмахерскую...
- Ну, удивил! Парикмахерскую... Сам будешь завивки делать? Ты лучше построй русскую баню. С массажными кабинами. А, поручик, не худо?
- Мудро, идея, - засветился Михальцевич. - Русская баня с парком и березовыми вениками. Только где же там найдешь березовые веники...
Гомель, Губчека
Снова получена жалоба от граждан Чериковского, Быховского и Рогачевского уездов, что представители наркомпроса занимаются грабительством. Вменяю вам в обязанность проверить этих людей. Об исполнении телеграфируйте.
Зам. председателя ВЧК
11
Днепр был серый, как мокрая песчаная дорога. И небо было такое же сплошь затянуто тучами. С ночи сеял осенний дождичек, всюду были сырость, промозглость, под ногами хлюпало. Вода в Днепре, как всегда в дождь, помутнела, поднялась, бег ее ускорился.
Сапежка и Иванчиков - один из губчека, второй тоже чекист, но здешний, уездный - сидели на берегу на перевернутой вверх дном дырявой лодке и думали, как им переправиться на ту сторону. Лодок на этом берегу не было. Ждали, может, с той стороны кто-нибудь сюда переплывет. Сидели, укрывшись брезентовым плащом Иванчикова, - Сапежка своего не взял, понадеялся на погоду.
День занимался как-то сонно, казалось, еще дремал, не расчухался с ночи. И село, стоявшее напротив них на том берегу, хранило тишину, словно тоже еще не проснулось.
- Хоть бы кто-нибудь к реке подошел - покричали бы, - сказал Сапежка.
- Подойдут, - обнадежил его Иванчиков. Он был совсем молод, в сереньком пиджаке с коротковатыми рукавами, в такой же серой кепке. Рыжие кудряшки выбивались из-под кепки. Такие же рыжие веснушки густо усеяли лицо. Уши смешно топырились. Про таких говорят: рыжий с ушами. Иванчикова, конечно же, так и звали в его деревне.
Дождь мелко выбивал дробь по брезенту, стекал на ноги, на Сапежкины сапоги. Иванчиков был в ботинках с обмотками.
- На паром податься - далеко. Да еще этот паршивец дождь зарядил, начал злиться Сапежка, и скулы на его смуглом плоском лице пришли в движение. А они начинали двигаться всегда, когда он злился. Сапежка был одет не так, как Иванчиков: кожаная куртка, галифе, хромовые сапоги.
Они уже пятый день гоняются за московскими уполномоченными, и никак их пути не пересекутся. Третьего дня чуть не застали тех в Батаевке. Там сказали, будто они поехали в Дрозды. Поспешили туда, ждали полдня, не дождались, - значит, те двинули куда-то в другое место. В Батаевке Сапежка и Иванчиков взяли письменные объяснения у председателя сельсовета и у попа. Прочитав объяснительную записку председателя, Сапежка сказал: