Да, время охоты на волков подошло. Прибылым волчатам уже по пять месяцев, ростом подтянулись до хорошего гончака. По ночам стали ходить с родителями к зарезанным животным далеко от логова, но дневать семейство возвращалось обратно. Месяц назад было бы почти невозможно цепью загонщиков изгнать волков из нор – они бы затаились и отлежались. Сейчас же прибылые по примеру взрослых постараются уйти от всадников, и всю стаю можно будет выгнать на линию стрелков. Минует какой-то месяц с небольшим, выводок начнет бродяжничать и менять дневки, тогда волчье семейство уже не застанешь на логове, облава будет если не бесполезной, то малодобычливой.
Постелив куртку прямо на землю, под безоблачным небом, густо забросанным звездами, Николай, тихо переговариваясь с Александром Ивановичем, устроился на ночлег. Рядом и справа, и слева начали понемногу стихать охотничьи байки, и перед слипающимися глазами Николая, как часто бывает после длительной езды, заскакали кони, кони, кони по нескончаемой желтой дороге...
Один только Таурбай не примыкал к разговорам охотников. Как только все угомонились, он уложил ружье поверх своей охотничьей поклажи, чтобы не попал в затвор песок, и неслышно, как крадется усталый волк, побрел к чернеющему силуэтами лошадей табуну.
Таурбай, сколько себя помнил, охотился. И его отец Кабл был охотником. И отец отца был охотником. Ушло, забылось то время, когда казах не считался настоящим мужчиной, если не умел охотиться. Мало осталось людей старой выучки. Таурбай легко мог обнаружить зверя по чуть приметной тропе от водопоя, по следам взрослых волков на песке или даже по особому волчьему запаху. Он умел взять волка живьем, часами гоняя того по безбрежной степи. Взмыленный конь Булан парил птицей над степью, а душа Таурбая пела гордо и радостно при каждом ударе копыта. Матерый волчище, не выдержав бешеной скачки слитых вместе человека и коня, не имел сил бежать дальше, высовывал сухой опухший язык, приникал к земле, дожидался, когда станет добычей человека, превзошедшего выносливостью и упорством. Часто припоминал Таурбай и отцовского прирученного беркута, бравшего волков. Кабл туго скручивал ноги зверя веревками, брал оскалившегося хищника за загривок, поднимал высоко правой рукой и так въезжал со зверем в аул, что считалось великой гордостью охотника. «Раньше была охота! – думалось Таурбаю. – Для приезжих охота только забава, а для старого Кабла она была жизнью!» Приученный отцом к старой охоте, Таурбай не любил облавы. Но радуешься облаве или нет, а егерскую службу надо нести на совесть, как положено. Понапрасну денег Таурбай не получал.
Почуяв рядом хозяина, слабо заржал Булан, остальные лошади, выбрасывая спутанные веревками ноги, встревоженно сдвинулись плотнее. Таурбай не спеша подошел к коню, погладил его по лоснящейся выгнутой шее, прижался щекой к теплому, пахнущему потом, жесткому и в то же время бархатистому ворсу.
Все сделал Таурбай как положено. Проинструктировал участников охоты о повадках зверя, подготовил по номерам стрелков, назначил загонщиков. Знал: достаточно одного несобранного человека, чтобы загубить дело, а то и навлечь несчастье. Страшная беда произошла в его егерской службе лет десять назад. Таурбай словно сжимался, вспоминая, как пальба вдоль цепи номеров по «мелькнувшему» волку привела к гибели человека. Долго потом мучился егерь, пять лет не руководил облавами. Теперь боялся егерь больше всего на свете повторения старой беды: стрелков на линии снарядил самых надежных, с кем приходилось работать и раньше. Двух новых, неискушенных, которым нужен присмотр, завтра поставит в цепь загонщиков рядом с собой: если затосковали молодые охотой, то пусть сначала наберутся опыта. Вроде все предусмотрел Таурбай, все выполнил по инструкциям и незачем беспокоиться, но егерь перед каждой облавой встревожен, ноет душа, перед глазами вновь и вновь возникает образ распластавшегося на земле убитого человека. Не спится Таурбаю.
Исчез навязчивый стрекот насекомых. Сплавившись непроницаемым угрюмым мраком с мутным ночным небом, широко развалилась огромная Степь. Звезды от оплетающей их чернильными щупальцами темноты замерцали блеклым светом.
Что-то странное, непонятное, какой-то посторонний шум заставил всколыхнуться. Егерь оторвал седую голову от морды коня, потрепал Булана по холке и отошел в сторону от табуна. Посторонний шум был еле различим в навалившемся на степь безмолвии. Таурбай лег на землю, приложил ухо к траве и только тогда услышал тарахтящий гул. «Не близко едут... – подумал егерь. – Не разобрать, сколько машин... Совсем далеко едут...»