— Дурак, — улыбаясь, сказала Артемьева. — Глупо, а смешно. Не обращайте на него внимания. Хотя анекдот не без соли. Действительно, не надо искать в том, что мы делаем, больше того, что там есть. Наша работа, как всякая другая, ничего нет в ней особенного. Одна встала, две сели. Две сели, одна встала. И вся игра. Виктюк сказал. — Она подсела к Троицкому. — Вы были на его спектаклях? Вас как зовут, забыла?
— Сергей.
— Хочу вас предостеречь. В театре надо жить по принципу: а Васька слушает, да ест. Что бы вам ни говорили, не берите в голову. И с Книгой тоже…
Троицкий с недоумением смотрел на нее.
— Это фамилия Михал Михалыча. Его здесь в шутку прозвали «Книгой за семью печатями». Я не первый год здесь, и вижу, как с ним работают те, кто хорошо его знает: под козырек и вперед… Думайте, что хотите, но делайте, что он вас просит. А стараться понять его — напрасный труд.
— Я так не умею. Это профанация.
Теперь уже она с недоумением смотрела на него.
— Вы это серьезно? Смешной вы. — Она улыбнулась.
— А что тут смешного? — обиделся Троицкий.
— Смешного тут действительно мало. Просидите сезон без ролей в массовке. Над чем же здесь смеяться.
— Хороший артист ролей не ищет, они сами его находят.
— А кто вас знает, какой вы?
— А я докажу.
— Где же, в управлении или в министерстве?
— На сцене.
— А кто вас на сцену пустит? Обидится Мих. Мих. и в отместку не займет вас ни в одном спектакле, да еще понесет по театру, что вы дрянь артист. А к нему здесь прислушиваются.
— Артемьева, тебя директор искал.
Мимо по коридору с озабоченным видом просеменила помощница режиссера.
— Уже бегу, — всполошилась она и, обернувшись к Троицкому, посоветовала: — Молчите, и не спорьте. Есть же у вас элементарный инстинкт самосохранения.
В щель приоткрывшейся двери гримерки, просунулась, цепляясь за медную ручку, розовая мужская ладонь с рыжеватыми волосками на коротких фалангах. После долгой паузы рука исчезла, а в оставленный просвет попало лицо молодой женщины с отсутствующим взглядом, которая, разговаривая с кем-то невидимым, машинально щелкала замком дамской сумочки, лежавшей у неё на коленях. Её прозрачные с зеленью глаза мокро блестели в ярком свете электрических лампочек.
— А я этого не одобряю, — вдруг до сознания Троицкого дошла фраза из разговора двух актрис, беседовавших поодаль. И он невольно прислушался.
— Она его, можно сказать, на ноги поставила…
— Да что там, — поддержала соседку Антонина Петровна, — не на ноги поставила, Зинаида Павловна, а жизнь ему заново подарила. Из госпиталя его сюда умирать привезли.
— Я и говорю, — с лихорадочным оживлением продолжала возмущаться Зинаида Павловна, худая, с жестким кукольным лицом, даже косившая от бьющего изнутри возбуждения. — Сколько ей пришлось пережить! Сколько сил отдала ему! И на тебе! На старости лет, когда и здоровье уже не то, и детям он нужен… такой фортель выкинуть. Я своему сказала — лучше меня зарежь, если бросить захочешь.
— Что это вы такое говорите, Зинаида Павловна…
— А что?.. Если у них до этого дойдет…
— Вот уж никогда бы не подумала. Такой серьезный человек, положительный мужчина…
— Ну, что местком решил? — сладострастно выпытывала Зинаида Павловна.
— Что решил… из дома он не ушел? Нет. С женой живет? Значит, все в порядке. Хотя я не представляю, какая у них там может быть жизнь.
— А дети?
— А они что, спасение? Если б она молчала, а то ведь, чуть что, ему такой скандалище закатит, да еще при детях.
— А ей не обидно?
— Конечно, обидно. А что сделаешь? Но мне и Инну жалко…
— Вот уж нет, — возмутилась Зинаида Павловна. — Ее мне нисколечко не жалко. Совесть надо иметь. И не пара он ей — ни так, ни по летам. Счастье их, что ребенка нет, — победоносно закончила Зинаида Павловна.
— Неужели до этого дошло?
— Ей-богу, ты будто с луны свалилась. Все гастроли они… только и шастали из номера в номер.
— Вот уж бы не подумала… На вид оба такие интеллигентные…
— А у интеллигентных что, нос не на том месте… Ты, Антонина Петровна, будто не в коллективе живешь… Нехорошо!
— Да разве за всем уследишь?.. Вот оно как? И все-таки мне её жалко.
— Ясно, жалко… Кого? — спохватилась Зинаида Павловна.
— Инну.
— Тьфу, — сплюнула она. — Нашла кого жалеть!
Судя по взглядам актрис, женщина, разговаривавшая с кем-то в гримёрке, и была Инной.