И он ушел в сопровождении директора.
— Минутку внимания, — громко крикнул с яруса Арик Аборигенович. — Игорь Станиславович всех просил, по мере освобождения от репетиции, подходить к нему в кабинет для беседы.
— Ну, начинается, — проворчал рыжий артист.
Остальные никак не отреагировали на приглашение главного. Только долговязый старик, дядя Петя, потрепав пальцами бровь, чуть заикаясь, сказал:
— В-вот эт-то я па-анимаю… ч-человеческий п-под-ход, — и энергично рассек ладонью воздух.
— Все слышали? — начальственно оглядел артистов Арик Аборигенович, — появившись в партере, измазанный в краске, с липкими руками.
— Да слышали, слышали, — отмахнулся от него Рустам, — ты лучше скажи, где пропадал? Что это тебя видно не было?
— Болел, — коротко отрезал Тушкин, и исчез.
Когда началась репетиция, Троицкий заметил в глубине зала незнакомую женщину в красных очках, которая что-то помечала у себя в блокноте.
— Сеня, — дернул он за рукав Вольхина, — а это, кто там?
Вольхин посмотрел в зал, заслонясь ладонью от света прожекторов.
— Не знаю. Первый раз вижу.
— Что? — обернулся Крячиков, пока Михаил Михайлович что-то втолковывал Артемьевой, — это? Жена главного, Ольга Поликарповна.
Он успел всё уже выведать об Уфимцеве.
— Я ему прямо скажу, — делился он с Троицким, — какой тут, к черту, творческий процесс, квартиры нет. Жена поедом ест. Я, вместо роли, её тексты на репетициях шпарю.
— А что это она вписывает в блокнот?
Рыжий актер, который внимательно прислушивался их разговору, скосил глаза в зал на жену главного, и не без ехидства предположил:
— Мизансцены записывает.
— Зачем?
— Играть, наверное, собирается.
— А что ей у нас играть?
— Героиню, — с недоумением уставился «рыжий» на Троицкого.
— А куда же Галю? — допытывался Троицкий.
— Туда же, куда и вас.
— Она же… — Троицкий кивнул в зал, — старая.
— Как вам повезло, что она вас не слышит, — подавил усмешку рыжий актер. — У жены главного режиссера нет возраста, запомните это на всю жизнь.
— Послушайте… э-э-э… вы… — промычал Книга
— Артемьева, — подсказала Михаилу Михайловичу помощница режиссера.
— Да-да… какой у вас здесь текст? Ну, прочитайте, — и, не дав ей закончить, развел руками, — это же совсем не то. Что вы нам тут играете?
И он стал ей снова что-то раздраженно объяснять.
— Я же так и делала, Михал Михалыч, а вы мне сказали — не надо.
— Плохо, значит, делали.
— Вчера вам всё нравилось.
— Вы будете со мной спорить?
— Значит, я тупая, Михал Михалыч, давайте еще раз…
— Инна, — окликнул он Ланскую, — чем вы заняты? Ну, пожалуйста, давайте.
Инна тотчас же сунула помаду и зеркальце в сумку, и с миной примерной ученицы на лице посмотрела в сторону Михаила Михайловича. На губах у нее дрожала улыбка.
— Не девочка, а всё в невинность играет, — услышал Троицкий глухое ворчание «рыжего»».
Эта вскользь брошенная Шагаевым фраза переключила внимание Троицкого с Артемьевой на Инну. Та сидела нога на ногу, упираясь в пол каблучком, и, едва сдерживая улыбку, покусывала блестевшие темной помадой губы.
— Нет! Всё! Стойте! Вы… меня не понимаете. Это я, наверное, тупой? — вдруг громко, на весь зал, заявил Михаил Михайлович, остановив репетицию.
— Понимаю я, — убежденно настаивала Артемьева, начиная всё заново.
— Нет, не понимаете, — демонстративно прервал её Михаил Михайлович.
— Понимаю, — в исступлении кричала ему со сцены Артемьева.
И все повторялось сначала.
— Молодежь! — пыхтел Михаил Михайлович. — Плохо, плохо обучены. Не можете! Рано вам такие роли играть.
Троицкий тут же впился в него глазами, но Михаилу Михайловичу было не до него. Теряя самообладание, он что-то тщетно вдалбливал мрачной, оцепеневшей Артемьевой.
— Я так и делаю! — отчаянно защищалась она.
— Ни черта вы не делаете!
— Как же не делаю, Михал Михалыч?! — орала Артемьева, чуть не плача.
— Перерыв, — не дослушав её, объявил Книга и покинул зал.
— Пойдем чаю выпьем, — предложил Вольхин.
— Нет, я к главному.