Странно, думал он, странно. Не помню… не важно мне было… где жил, как одевался, что ел — себя тогда не помню: помню тех, с кем ссорился, спорил, дружил, кого любил, кто казался недоступным, загадочным, кто чужим, кто опасным. И не было мелочей. Всё, что случалось за день, разрасталось до размеров космических. Каждый шаг, каждый поступок — не я, не только я… будто что-то искало случай — через тебя — осуществится…
После спектакля дверь гримерки приоткрылась. «Ты один?» Пухленькая блондинка в ситцевом халатике, проскользнув, повернула в двери ключ. «Я пришла сказать, Петю скрючил радикулит, он не уйдет на ночь играть в преферанс. Мне придется сидеть в номере. Но я скучаю». Она щелкнула выключателем. «У меня есть полчаса. Иди ко мне». Вспрыгнула на диванчик и расстегнула халат. «Ну, иди же, не теряй время. Я скучаю». — «Прости, мне нездоровится». — «Не притворяйся, знаю я тебя». — «Не сегодня». — «Я хочу». — «Отвали, подруга». — «Ах ты, лентяй», — возмутилась она и потянулась рукой к его брюкам. «Да отстань ты, — оттолкнул он её руку. — Всё, хватит! Иди отсюда. Давай, давай», — он схватил её за плечи и, приоткрыв дверь, мягко вытолкнул в коридор. Подождал, послушал и помчался в дежурку. Пролистнул старую книжку — набрал номер кафе, заказал столик. Он был на взводе. Перевернул страничку и наткнулся на телефон Алены. Не долго думая, позвонил — просто так, импульсивно.
— Алёна?
— Да, слушаю.
— Не узнаешь?
— Нет. А кто это?.. (Долгая пауза) Ты?! Что случилось?
Он хотел ей рассказать об Инне, но вспомнил, что для Алёны это не самое приятное воспоминание.
— Да ничего. Вот позвонил… и всё.
— А-а… Ты извини, твой звонок меня вернул от двери — я убегаю…
— Ты, как там устроилась?
— Где? не понимаю…
— Я слышал, тебе звание дали… поздравляю…
— Спасибо, Шнурок… извини, но если у тебя ничего срочного…
— Старею, понимаешь?
— Понимаю… Видела тебя в спектакле. Ты не изменился.
— Изменился… в том-то и дело. Я полысел, а ты, наверное, растолстела. Пончик с копной седых волос?…
— Если не хочешь, чтоб я бросила трубку, оставь этот тон. Мне не двадцать и я тебе не жена, не любовница и даже не подружка. И было это давно. Я просто тебя любила когда-то — и это всё.
— Надеюсь, как своего мужа?
— Не надейся меня этим задеть. Тебе хорошо известно, что я не замужем.
— Слово даю, не знал.
— Твое слово недорого стоит. Не ты ли меня звал замуж?
— Я что, отказался?
— Нет, ты воспользовался мною, чтобы подразнить твою… Не поняла только — неразделенную любовь или влиятельную любовницу.
— Не хотел бы я быть твоим мужем.
— Тебе это не грозит — не по силам и не по карману.
— Ты еще напомни мне, что я однажды подслушивал вас с Юлькой.
— Зачем. Ты сам об этом напомнил.
— Ты?!. Ты опять так думаешь или злишь меня?
— Я иначе и не думала. Кто ты мне, чтобы тебя злить.
— Сколько прошло лет, а мы всё собачимся и никак не успокоимся. Может, хватит? Как ты живешь?
— Хорошо. У тебя что? Зачем звонишь?
— Тебя это интересует?.. (Без ответа.)
— И всё-таки, что случилось?
— Это и случилось… где ты? где мы? где?
— А нас — тех — просто нет. Они, Шнурок, умерли. Какое нам дело до чьего-то прошлого. Ладно, мне, действительно, надо уходить. Не звони больше.
Троицкий сморщился и положил трубку: «Что это на нас нашло? С чего мы вдруг сцепились? Фу, как будто это было вчера. Но я же её совсем не знаю и никогда не знал! Вот это да! — ахнул он, рассматривая своё отражение в большом зеркале дежурки и мысленно представляя рядом с собой ту Алёну, — она бы сейчас годилась мне в дочки, — ужаснулся он. Сеня теперь пацан против него, а с Юрием Александровичем они были бы ровесниками. Ольге Поликарповне он мог бы говорить — Оля и обнимать её в кулисах, как Юрий Александрович… Сколько ей сейчас? Лет шестьдесят, больше? Она просто старушка. А директору лет восемьдесят? Он, наверное, на пенсии. А Книге? Девяносто? Наверное, умер уже…
Раньше он не замечал, как летит время… Может быть, и замечал, но ему казалось, что они летят вместе: как всадник и лошадь… А выяснилось — нет. Оно уже ускакало, а его кляча всё чаще требует остановок — корми её, пои, развлекай, а то и просто так — стой и всё!
«Олегу было на двенадцать лет меньше, чем мне теперь». Троицкий вспомнил вокзал, перрон и две фигурки — Олега и Инны — топчущие свои тени. Он опять думал о ней. Видел её сухую, истончившуюся кожу на кистях рук, у шеи, под глазами. Стало больно — ушло, не вернуть, кончено.