В один прекрасный день Анатоль добирается до библиотеки. Читает о том, как императоры воевали с папами. Читает о гуситах, которые ненавидели ксендзов. Об инквизиции. И еще всякую всячину.
Постепенно весь класс начинает делиться добычей. Читают все, даже этот вечно заспанный Генек. Ну и дела! Ну и попики были! Хо-хо! Теперь, глядя на: ксендза-настоятеля, они вспоминают все, что Лютер — был такой немец — рассказывает о монастырях. Хихикают по углам при виде торопливо семенящей за ксендзом панны Мелании.
Брат Михаил может теперь спокойно дремать на послеобеденных уроках. Царит мертвая тишина. Раздается лишь шелест переворачиваемых страниц.
Но спустя некоторое время эта тишина начинает его беспокоить. Он притворяется, будто спит. Сквозь прищуренные веки пристально следит за классом.
— Всем выйти из-за парт! — как гром с ясного неба, раздается вдруг.
Разумеется. Под партами история папства, религиозные споры, редкостные издания, долгие годы хранившиеся в монастырской библиотеке.
— Кто?
Пока виновник не обнаружится, все заведение остается без ужина. На длинном столе трапезной дымятся тарелки. Благоухают никогда раньше не виданные здесь шкварки. Хлеб белый и свежий.
— Благослови, господи, сии дары твои…
И тотчас:
— Кто?
Над запахом подрумянившихся шкварок гробовое молчание.
— В спальную!
И так в течение трех дней. Потом объявляют:
— Если виновник не будет обнаружен и дальше, все воспитанники лишаются и обеда.
Большие куски мяса плавают в супе. Золотистые кружочки жира оседают на краях тарелок.
— Благослови, господи, сии дары твои… — и снова:
— Кто?
Сорок пар глаз смотрят на отливающий жиром, золотистый суп в тарелках. Сорок пар ноздрей раздвигаются от вожделения. Сорок глоток шумно, мучительно глотают слюну.
Анатоль медленно встает. Голубыми глазами смотрит в грубо вытесанное лицо брата Михаила.
— Это я.
И опять плети, опять молитва, опять пост.
Но вот однажды он снова в лесу, лежит на небольшой полянке. Он уже сдал свою порцию черники. Солнечные полосы лежат на опавшей хвое. Два жучка. Маленький и побольше. Тот, который побольше, воинственно вытягивает забавные серповидные клещи. Маленький отступает, извиваясь, словно пытается рассмешить, умолить врага.
Анатоль встает. Его красивый рот сжимается в узкую, жесткую линию. Стоптанным каблуком он давит того, который побольше.
— Чтобы не нападал на слабых.
Потом с еще большим ожесточением — того маленького:
— Чтобы не был трусом!
В этот вечер Анатоль бежит из заведения. На этот раз его уже не могут поймать — ни на станции, ни в других местах. Как камень в воду.
Но остаются другие Анатоли, Вицеки, Юзеки и Франеки, или как их там еще окрестили. Остаются среди шепота молитв, свиста плетей и смрада комнаты для «сикунов».
И так долгие, долгие годы.
V
Надо как-то помочь семье. Не тем, чтобы подметать, топить печки, качать ребенка. Не тем, чтобы мыть полы, чистить песком посуду и стирать тряпье. Надо помочь по-настоящему — приносить домой деньги. Хоть гроши какие-нибудь. Ведь ему уже восемь, десять, двенадцать лет — давно пора зарабатывать на жизнь. И Виктор, Генек, Стефан, Наталка, или как их там еще, идут торговать.
— Эээкстренный! Вы-пуск! Ужасное преступление в…!
— Труп без головы в саквояже!
— Беспорядки в…!
— Экстре-еенный вы-ы…! Смертный приговор шпиону!
Газеты. Рано утром, как только рассветет. В полдень. Вечером перед пылающими огнями кафе. В дождь. В холод. В зной. Газеты.
— Свежие! Свежие! Свежие! Пять грошей пара!
— За пять пара! За пять пара!
Баранки. На перекрестке улиц. С рассвета до поздней ночи. В дождь. В мороз. В зной. Баранки.
— Зеркальца шлифованные!
— Сливочная карамель! Сливочная карамель!
— Ваше сиятельство, купите госпоже графине фиалочки! Вон какие хорошие, свеженькие!
— Господин советник, купите сиятельной княжне ландыши! Один букетик!
— Розы! Гвоздики! Левкои! Ваше сиятельство, господин граф! Господин советник! Господин доктор!
С рассвета до поздней ночи. Громко, громко, во весь голос. Льстиво, остроумно, со злобой, со слезами. Перед магазином, перед дансингом, на стоянке автобусов, в парке, у театра, у кино, у цирка, на площадях. Особенно на одной площади.