— Элиана, — проговорил он, встав во весь рост перед свояченицей, — я хочу задать тебе один вопрос, очень серьезный вопрос. Можешь ответить мне совершенно искренне?
Она стиснула руки и, хотя сердце учащенно забилось, постаралась придать себе спокойный вид.
— Искренне? Разумеется, Филипп. А в чем, в сущности, дело?
Он отступил на несколько шагов, впился в нее взглядом гипнотизера.
— Слушай, когда я тебе задам вопрос, отвечай сразу же, не думая.
— Пожалуйста. Если только это в моих силах. Надеюсь, ничего страшного нет?
— Страшного нет. Но дело очень, очень важное.
— Говори, говори скорее, Филипп. Ты меня просто пугаешь.
— Элиана, я потолстел, да?
От изумления она даже рот раскрыла, но не смогла произнести ни слова.
— Вот видишь, — печально проговорил Филипп, — ты не можешь ответить сразу. Значит, я действительно потолстел. Этого-то я и боялся, этого-то и ждал…
— Да нет же, — пробормотала она.
— Нет, нет, не успокаивай меня, пожалуйста. Самые чувствительные весы не могли мне столько сказать, как кто твое замешательство. Конечно, не то чтобы я каждый день прибавлял в весе, но в общем-то процесс неумолимый.
— Уверяю тебя…
Он протянул к ней руку, разочарованно улыбнувшись.
— Нет, нет, ты, Элиана, слишком добра, ты скрываешь правду, чтобы не причинить мне боли, но взгляд у тебя достаточно красноречивый. Вот сейчас я шел сюда и заглянул в гомеопатическую аптеку, куда я иногда захожу. Там есть весы, первоклассные. И я взвесился.
Для вящего эффекта он выдержал паузу.
— И что? — спросила она как во сне.
— Семьдесят три кило четыреста. Нет, нет, но ты только пойми, я… я толстею… слишком это несправедливо. Почти ничего не ем, за едой ничего не пью, утром и вечером специальная гимнастика… Да что это с тобой?
— Ничего…
У нее кружилась голова. Ей чудилось, будто она воочию видит все эти гимнастические упражнения, видит смуглое тело Филиппа, распростертое на шерстяном берберском ковре. Но особенно ее мучило то, что вот уже в течение нескольких месяцев она никак не могла отогнать вполне определенной картины и чувствовала, что становится даже смешной. «Но почему бы и нет?» — надрывался в крике какой-то голос в глубине души. Она отдавалась на волю этих дремотных грез, а потом, внезапно увидев свое отражение в стекле витрины, где-нибудь на углу улицы, в ужасе отступала, спохватывалась, убегала. И сейчас при мысли, что Филипп догадается, что с ней происходит, кровь бросилась ей в лицо.
— Может, приляжешь на кушетку, — предложил он, даже не пошевелившись.
— Да нет. Зачем? Я себя хорошо чувствую.
Ей показалось, что кто-то другой произнес за нее эту фразу.
— Ты вся красная, — продолжал Филипп, — взгляни-ка на себя в зеркало.
Его слова прозвучали как оскорбление; она махнула рукой, махнула ничего не выражающим жестом.
— Ну и хорошо, — успокоился Филипп и снова забубнил, опершись локтем о край камина, — двадцать раз, не сгибая колен, касаюсь пола пальцами, ложусь на спину и подымаюсь со скрещенными на груди руками тоже двадцать раз. Думаешь, весело? Да это еще не все.
— Не все?
— Нет, не все. Вроде бы гребу, кошу, сажусь на пятки и подымаюсь без помощи рук, труднейшее и скучней шее упражнение.
Неизвестно почему ему хотелось рассказывать, рассказывать все до конца. Возможно, дома он так не разболтался бы, но в этой маленькой гостиной, где взгляд не наталкивался на знакомые предметы, слова звучали как-то по-новому, странно притягательно, и страх перед надвигающейся старостью, так мучивший его всего какие-нибудь десять минут назад, уступал место непонятному ощущению внутреннего комфорта. Он принял наиболее эффектную позу — уперся спиной в камин, скрестил ноги.
— Самое-то любопытное, — продолжал он, — что я не знаю, откуда ждать беды. Если жир распределится ровным слоем но всему телу, тогда я могу еще лет пять ничего не бояться. Мускулы все вроде в порядке, и я слежу, чтобы ни одни не сдал.
Он с гордостью хлопнул себя по животу.
Свет небольшой люстры, свисавшей с потолка, с силой бил в лицо Элианы, подчеркивая морщины, казавшиеся шрамами. Элиана покачала головой.
— Тогда чего ж ты беспокоишься? — спросила она.
Филипп не расслышал и продолжал все тем же спокойным тоном:
— Ты и представить себе не можешь, как тщательно и как придирчиво я осматриваю себя каждое утро.
— А?
— Да, и, как ты догадываешься, в костюме Адама.