Он продолжил читать:
«…могла бы составить тебе идеальную партию. Мало того, что она хороша собой, хотя и болтлива сверх меры, она сказала мне, что за ней состояние в 400 флоринов и дом в Салоне-де-Кро. Я говорил с ней о тебе, и она очень заинтересовалась, хотя претендентов на ее руку хоть отбавляй. Думаю, что для тебя это был бы идеальный брак. Если же у тебя уже есть любимая девушка, не тревожься. Я сам, искренне любя Торину, нашел в Джулии делла Ровере гораздо больше, чем просто подругу, как это обычно бывает. Это она надоумила написать тебе относительно Анны Понсард, учитывая тот факт, что ты уже миновал брачный возраст и все еще не имеешь детей…»
Тут Мишель должен был оторваться от письма. В комнату второго этажа отеля Дье в Лионе вошел один из санитаров. Чтобы разобраться, кто это, надо было подождать, пока вошедший снимет с себя шесть промасленных рубах, длинный, до пят, полотняный балахон, черный жилет из грубой ткани и «птичью» маску, пропитанную эссенциями. Наконец Мишелю удалось понять, кто перед ним: на него глядело исхудавшее лицо Рене из аптеки «Зеленая колонна», самой знаменитой и оснащенной в городе.
Рене улыбался.
— Мишель, полагаю, что мы совсем одолели чуму. Повальной эпидемии, которой все боялись, не случилось. Больные, похоже, выздоравливают. И все это — ваша заслуга.
Мишель тоже рассеянно улыбнулся, быстро складывая и засовывая в карман письмо Бертрана.
— Друг мой, успеха, который вы мне приписываете, добиться было нетрудно. Мы ведь уже привыкли любую вспышку заболевания объявлять эпидемией. Сюда, в Лион, «черная смерть», косившая народ в Эксе, не докатилась. То, что мы победили здесь, был всего лишь «ослиный кашель». Иногда он смертелен, но далеко не всегда. Справиться с ним — не такая большая проблема.
— Может быть, но, пока вы не приехали, никто не знал, что делать. И потом, кто умеет отличить один тип чумы от другого?
Почти машинально Мишель поправил свою неизменную квадратную шапочку, символ его веса и полномочий. Он был очень горд похвалами, полученными от аптекаря, но постарался скрыть свои чувства. Зато, если бы другу пришло в голову его критиковать, он бы огрызнулся. Похвала же, напротив, всегда располагала его к скромности.
— Я и сам, несмотря на весь свой опыт, не смог бы дать категорическую оценку. Но много лет назад у меня был замечательный учитель, Франсиско Валериола. Это он объяснил мне, что больные «черной чумой» находятся в состоянии сильного возбуждения. У мужчин напряжен пенис, как бывает в случаях приапизма, у женщин наблюдаются обильные выделения жидкости из влагалища. Во время менее тяжелых эпидемий ничего подобного не происходит.
Рене приподнял бровь.
— Вы все это констатировали сами?
Мишель пожал плечами.
— Конечно, я не ходил задирать больным рубашки. Так утверждает Валериола, и мне этого достаточно. Знаю только, что у больных в Лионе, как у мужчин, так и у женщин, половые органы были сжавшимися и бледными.
— А у больных в Эксе…
— Не спрашивайте меня об этих больных. Тогда мне не были известны тезисы Валериолы, и я не проводил подробных осмотров.
Рене глядел скептически, но возражать не стал. Он расстегнул черную бархатную куртку с большим воротником и вытащил помятую и вымазанную жиром рукопись. Скорее всего, жир попал на нее с только что снятой промасленной одежды.
— Я прочел ваш стихотворный перевод иероглифов Гораполлона и должен вам сказать…
Он осекся.
— Ну, продолжайте.
— Я ничего не понял. То есть я понял, что этот самый Гораполлон — не знаю, кто он такой, — разъясняет значение серии египетских иероглифов, но мне неясно, зачем вы переводили с греческого, и в толк не возьму, где вы взяли время на все это.
Мишель улыбнулся.
— Гораполлон — египетский ученый второго века нашей эры. Я не переводил с греческого, я просто так написал, чтобы придать книге привлекательность. На самом деле я работал с латинской версией, опубликованной в Болонье тридцать лет назад.
— Короче говоря, днем вы боролись с «ослиным кашлем», а по ночам переводили.
— Так оно и было.
— Но чего ради? Какой вам прок от этой книги, которая заинтересует разве что немногих ученых?
— Это дань уважения другу, который подарил мне весьма важные знания. Заметьте, что я посвятил свою рукопись Жанне д'Альбре, королеве Наварры. Мой друг, имени которого я не могу вам сообщить, нашел у нее убежище от преследователей, и мне хотелось отблагодарить ее за великодушие.