Спаньолетто не опустил шпаги, но было видно, что он растерялся.
— А этот стилет? — спросил он, указывая на страшное оружие, валяющееся на мостовой.
— Стилет бросил к его ногам один из тех, кто удирал. Наверное, хотел его скомпрометировать. Однако убийца не пойдет в аптеку и не спросит редкое и ценное вещество. И уж тем более не останется там дожидаться, пока его схватят. Ну подумайте сами, синьор.
Чуть поколебавшись, Спаньолетто опустил шпагу.
— Что мне, в сущности, за разница? — пробормотал он. — Лоренцино Медичи мертв, и убийцу зовут Козимо. Все остальные — просто орудия в его руках.
Он нахлобучил на голову шляпу с пером и пошел к товарищам. Площадь наполнилась возбужденной толпой.
Мишель стоял, не двигаясь, не зная, что сказать и как выразить свои мысли. К зрелищу, которое только что развернулось перед его глазами, примешивались образы чужого мира с чудовищными растениями.
Аптекарь тронул его за руку.
— Пойдемте, синьор, я приготовил сахар.
СТРАННЫЕ РАСТЕНИЯ
анорама, расстилавшаяся за окном кареты, была однообразна и, несмотря на солнце, подернута туманом. Катерине она быстро наскучила. Еще больше ей надоела болтовня дона Диего де Мендосы, но отвлечься было невозможно. Пьетро Джелидо молчал, Джулия, как всегда, дремала.
Посол только и делал, что улыбался.
— Мне бы хотелось вас развеселить, герцогиня. Долги вот-вот будут оплачены, и ваши злоключения кончатся.
Катерина пожала плечами.
— Мне уже столько раз это повторяли, — холодно заметила она, — что я перестала верить.
— Препятствие к вашей реабилитации зовут Павел Третий, и могу заверить вас, что его смерть — вопрос недолгого времени. Как раз вчера я получил самые точные сведения о состоянии его здоровья.
— Это мне тоже повторяют уже в течение месяцев, если не лет. Несмотря на возраст, этот гнусный Папа пустил корни в свой престол, как сорная трава.
— Успокойтесь. Сейчас лето, и бесполезно требовать, чтобы наступила зима.
Дон Диего Мендоса чуть распустил широкий воротник черного шелкового костюма, словно только что заметил, как жарко на улице.
— И потом, ваше имя на устах всех сколько-нибудь значимых людей. Мой почти однофамилец Диего Уртадо де Мендоса, представитель императора в Риме, только о вас и говорит…
Катерина усмехнулась.
— Говорит, поневоле. При малейшей возможности он ныряет в альков к моей свояченице Риччарде. Он заменил моего брата, кардинала Иннокентия. Таким образом, как церковь, так и империя должны быть признательны семейству Чибо, и Риччарде персонально.
При этих явно далеких от морали словах, да еще сказанных самым что ни на есть циничным тоном, густые брови Пьетро Джелидо поползли вверх. Дон Диего де Мендоса, наоборот, звонко расхохотался.
— Вполне вероятно. Во всех случаях признательность императора адресуется вам, герцогиня. Его величеству Карлу Пятому известно ваше имя, и, едва прибыв в Милан, вы сможете оценить блага, которые сулит его симпатия.
Катерина кивнула, но без особой убежденности. Энтузиазм дона Диего имел позорную подоплеку. После убийства Лоренцино Медичи она больше года пряталась в испанском посольстве в Венеции. Ее не только подозревали в прямом участии в этом преступлении. Многие, от монсиньора делла Каза до шпионов великого герцога Козимо и наемных убийц Чеккино да Биббона и Бебо да Вольтерра, знали, что это она выдала новое обиталище Лоренцино неподалеку от дома его возлюбленной Елены Чентани. И знали также, что развалившийся от крошечной неточности план обвинить в убийстве неизвестного французского врача принадлежал ей. Известие это с минуты на минуту могло дойти до Совета десяти с его жестким правосудием.
В посольстве она находилась в безопасности, особенно после того, как Бебо и Чеккино, тоже обретавшиеся там какое-то время, уехали в Местре, а потом во Флоренцию. Но стены посольства не могли защитить ее от домогательств дона Диего. Посылать вперед Джулию было бесполезно. В первую же ночь нагое тело посла навалилось на нее, тиская живот и хватая за груди так, словно он хотел раздавить их, как дыни. Ей удалось его стряхнуть и вытолкать из комнаты, но атаки, хотя и не такие грубые, продолжались. Со временем аристократа утомили ее отказы, и он переключился на Джулию. Однако стойкое отвращение к нему осталось. Из соображений приличия и Катерина, и дипломат делали вид, что оба забыли эти ночи односторонней страсти.