Навстречу Джелидо шагнул гугенот, переодетый священником.
— Люди продолжают приходить, и служба скоро кончится.
— Уходим быстро.
Катерина тем временем подошла к белокурому священнику. Тот невозмутимо стоял у стены и глядел враждебно. Герцогиня с удивлением в него вгляделась.
— Падре Михаэлис?
Тот глядел ей в глаза, не отвечая. Она пожала плечами и догнала своих спутников.
Джелидо, двое из его отряда, Катерина и Серве вышли на улицу. На пороге остался только аркебузир, держа пленников под прицелом. Карета, оставшаяся без присмотра, стояла на месте. Блестя в темноте глазами, ее с восхищением разглядывали несколько ребятишек.
— Выпрягайте лошадей, — приказал Джелидо. — Садимся по двое на лошадь.
Как только скакунов выпрягли, позвали аркебузира. Тот положил оружие и быстро подбежал.
Вскочить в седла было непросто: лошади бунтовали против лишнего груза. Но в конце концов все расселись, не потеряв слишком много времени: Джелидо с Катериной за спиной, лжесвященник с Серве, лжесекретарь с безоружным аркебузиром и двое кучеров.
— Вперед! — крикнул Джелидо. — В безопасное место!
Они поскакали рысью, да перегруженные лошади и не выдержали бы галопа. Они и так пританцовывали и громко ржали.
Едва завернули за угол, как Серве радостно воскликнул:
— Прекрасная штука — свобода! Да здравствуют гугеноты!
Пьетро Джелидо, который никогда не улыбался, на этот раз ответил коротким смешком.
— Через несколько дней вы будете в Женеве. Там вы узнаете, что такое настоящая свобода!
Может, он хотел ободрить Серве, но Катерину вдруг забила дрожь, и ощущение счастья вмиг исчезло.
ЖАН ФЕРНЕЛЬ
льрих из Майнца. Вам достаточно этого имени?
Вопрос был задан с хитрой иронией.
— Достаточно, господин Фернель, — задумчиво ответил Мишель. Он чуть подумал. — К сожалению, я не могу пригласить вас к себе… А что, если нам поговорить в таверне?
— Пожалуй, если только там не очень шумно.
— О, не беспокойтесь, я сам терпеть не могу шума. Я поведу вас туда, где в эти часы всегда почти пусто.
Ведя гостя по просторным, но грязным улицам квартала Ферьеру, Мишель украдкой его разглядывал. Главный медик короля Генриха Второго Жан Фернель был на вид лет шестидесяти, худ и носат. Кроме длинного носа и роскошного платья, которое он носил, ничто в нем не выдавало личности экстраординарной. Серые глаза под низким лбом отливали молочным блеском, руки с длинными пальцами постоянно дрожали. Те, кто был с ним хорошо знаком, знали, что причина этой дрожи крылась не столько в возрасте или болезни, сколько в сжигавшем его внутреннем огне, не нашедшем себе другого выхода в смысле физическом, но породившем блистательный талант.
Мишель читал его великолепную работу «De abditis rerum causis», в которой естественная магия объяснялась с таким знанием, что автору могли бы позавидовать и Корнелий Агриппа, и Парацельс. Когда Фернель утром появился у него на пороге как простой клиент, Мишель был так поражен, что выронил вазочку с вареньем.
Услышав шум, приближающийся со стороны улицы Бург-Неф и центральной церкви квартала, Мишель нахмурился.
— Лучше нам пойти другой дорогой, господин Фернель.
— Почему? Что случилось?
— Сегодня шестое июня, день причащения Святых Даров.
— Я знаю. В прежние времена его праздновали повсюду. А здесь его празднуют?
— И не только здесь. Несколько дней назад король распорядился возобновить ежегодный праздник во всей Франции. Причина очевидна: Генрих хочет бросить вызов гугенотам, которые отрицают присутствие тела Христова в обряде причастия.
Фернель кивнул.
— Его величество слишком поддался влиянию Гизов. Он не замечает, что подобные меры могут спровоцировать гражданскую войну.
— Именно так. Мне бы не хотелось присутствовать при процессии, которая приближается. Впрочем, уже поздно…
На улицу, по которой они шли, со стороны церкви Сен Мишель хлынула громко кричащая толпа. Несмотря на то что впереди шел священник с ковчегом, толпа мало походила на религиозное шествие. Все отребье салонского общества причудливо перемешалось в ней со знатью, едва стоящие на ногах пьянчужки шли бок о бок с благочестивыми матронами в шалях, с молитвенниками в руках. Кто-то кричал: «Да здравствует праздник Святых Даров!», кто-то распевал церковные гимны, но во всей этой разноголосице явно превалировали выпады против Кальвина, Лютера и гугенотов. В толпе выделялась группа совершенно обезумевших людей, которая пинками гнала перед собой голого по пояс молодого кузнеца, видимо, заподозренного в ереси. Он был весь в крови и закрывал лицо руками, чтобы хоть как-то защититься от побоев, и все время падал, но его силой поднимали на ноги.