– О нет! Это на самом деле история любви, потому что любовь – это предательство и боль.
– И ты веришь в это?
Лизбет смотрела на Даскина. Глаза ее вдруг растерянно забегали.
– Так меня любит Человек в Черном. Даскин покачнулся, как от удара.
– Так вы… любовники?
– Любовники? – Лизбет рассмеялась. – О нет. Мы с ним – как Кэти и Хитклифф. Он относится ко мне как к дочери. Дарит мне по двенадцать свечек. Заботится обо мне.
– И тебе хочется именно такой любви?
– Мне… Но просто другой любви я не знала.
– Когда мы вернемся в Эвенмер, ты будешь свободна и сможешь сама выбирать, как жить.
– И я смогу жить в старом доме в Иннмэн-Пике, с Сарой и графом Эгисом?
– Сара там больше не живет, но ты могла бы, как и она, жить во Внутренних Покоях. Лизбет задумалась.
– И мне можно будет держать мышку? Даскин рассмеялся:
– Мышку? Мы раздобудем тебе щенка! Глаза Лизбет озарились радостью.
– Я не видела щенков… так давно!
Они пошли дальше по залу. Куда – это было ведомо только Лизбет. Обернувшись к Даскину, она смущенно спросила:
– Если эта комната – творение моего разума… то я – ребенок? Ты так думаешь?
– С какой стати я должен так думать?
– Но ведь тут так много игрушек…
– На самом деле я думал о том, что в тебе так много неистраченной нежности. И еще я думал о том, как выглядела бы комната, которую сотворил бы я.
– Наверняка она была бы еще более чудесна, – улыбнувшись, сказала Лизбет.
– Не знаю, – покачал головой Даскин. – Получается, что несколько поколений в моем семействе по материнской линии были анархистами. Не сказались ли на мне эти родственные связи? Вдруг моя комната оказалась бы битком набитой всякой анархической мишурой? Здесь я впервые всерьез задумался о разглагольствованиях моего двоюродного братца.
– Это больно? Ну, то есть душе твоей больно от этого? Даскин вздохнул:
– Больно. Большую часть моего детства меня окружала ложь. Почти с рождения меня воспитывали как анархиста. Если бы я вырос где угодно, а не во Внутренних Покоях, я бы непременно стал анархистом. Быть может, даже стал бы одним из тех, кто тебя похитил. Мне неприятно думать об этом.
– Ты бы ни за что так со мной не поступил, – уверенно проговорила Лизбет. – Ты добрый, Даскин. Ты был добр ко мне с первой встречи – еще тогда, на вокзале в Иннмэн-Пике. Ты всегда был добрый. И хотя, как ты говоришь, тебя растили анархистом, ты им не стал.
– Однажды Сара сказала мне, что я – беспокойная натура, – отозвался Даскин. – Думаю, она права. Возможно, из-за влияния анархистов я не знал своего истинного призвания. Видимо, моя мать прилагала немало сил к тому, чтобы я его не знал.
– Но ты сам избрал свой путь, – возразила Лизбет. – Иногда Человек в Черном говорит мне слова, от которых мне становится приятно. Он говорит о том, что я стану принцессой, что я стану управлять Новым Порядком, что настанет день – и люди будут поклоняться мне в холодных залах этого дома. И все же я никогда не мечтала о том будущем, которое он мне обещает. Я мечтала о Малом Дворце в Иннмэн-Пике. Я мечтала о траве и холмах и о звездах на настоящем небе. Я мечтала о малиновках. Он все отнял у меня, но этого не отнял.
Даскин усмехнулся.
– Твоя храбрость придает храбрости и мне. Я готов сразиться с анархистами! Я последую твоему примеру и не сверну с собственного пути. Какие же они глупцы! Они даже не в силах понять истины, заложенной в этом зале!
– Этого я не знаю, но они очень жестоки. И нам нужно поскорее уйти отсюда. Нам предстоит путь по темному туннелю – самому темному на свете.
– Ты боишься?
– Да. Но мы должны пройти этим путем.
ПОТАЙНОЙ ЗАЛ
Мистер Хоуп поднялся из-за своего письменного стола в бильярдной. В комнату, печатая шаг, вошел капитан Глис. Они обменялись рукопожатиями, и Хоуп налил Глису чая из серебряного чайника.
– Сразу перейду к делу, сэр, – сказал Глис, – потому что знаю, как вы волнуетесь. Мы прошли весь Глубинный Переход от начала до конца и наткнулись на дверь, изготовленную из материала, не похожего ни на один из виденных мною раньше. Его не брали ни пули, ни ломы, и в конце концов, понимая, что дело безотлагательное, я приказал взорвать динамитом дверь, а потом – стену. Безрезультатно. Из какого бы материала ни состоял Глубинный Переход, этот материал сделан не людьми. Мы все испробовали. Мне очень жаль.
Хоуп пожал плечами и провел ладонями по лицу.
– Этого я и боялся. Уже не впервые мы обнаруживаем в Доме непроходимые места. Думаю, с этой дверью не совладал бы и Меч-Молния. Есть у вас какие-нибудь предложения?
– Отправить войско в Шинтогвин. Но последствия такого шага вам должны быть понятны.
– Да, – печально кивнул Хоуп. – Погибнут сотни наших воинов. Но сколько же мы можем ждать? Говард Макмертри сражался на стороне анархистов во времена Войн за Желтую Комнату. Следовательно, мы вправе предположить, что Сару, Еноха и Чанта заманили в ловушку. Я уже испробовал все дипломатические каналы. Шинтогвин не идет на переговоры. Муммут Кетровиан, как выяснили наши агенты, пуст. Там не осталось ни души. Дом каждый день претерпевает все новые изменения.
– Мы начали мобилизацию, – сказал Глис. – Через две недели у границ Шинтогвина будет стоять войско.
– Через две недели – и это в то время, как у нас нет никаких вестей от лорда Андерсона, – проговорил Хоуп, и его глаза лихорадочно блеснули. – Хорошо. Думаю, настало время действовать смело и решительно. Продолжайте приготовления. Боюсь, я выбрал не самое удачное время для того, чтобы стать дворецким в Эвенмере.
Капитан Глис встал. Они с Хоупом снова пожали друг другу руки.
– А я думаю, что удачного времени для того, чтобы стать дворецким в Эвенмере, попросту не подберешь. С этими словами он удалился.
Следуя туда, куда вел его осколок Краеугольного Камня, Картер вошел в ярко освещенный зал. Крейн и Макмертри последовали за ним. В пустынном зале царила неестественная тишина. Ярус за ярусом к потолку вздымались сводчатые галереи, а квадрат потолка виднелся на немыслимой высоте. Повсюду, излучая ясный золотой свет, горели люстры, фонари и лампы. В удлиненных нишах стояли золоченые статуи, изображавшие Сару, графа Эгиса и даже самого Картера. Ступени лестниц были инкрустированы перламутровыми изображениями бабочек и щенячьих мордашек. Столбики перил венчали бронзовые фигурки малиновок. А вдоль стен тянулись вездесущие тернии.
– Чем-то напоминает раннеэйлириумскую эпоху, – негромко проговорил Крейн. – А ради этого стоило и постранствовать, что скажете, мистер Макмертри?
– Быть может, и стоило, мистер Крейн, – в зависимости от того, чем закончится наше странствие.
Они прошли вдоль галереи, лавируя между статуями, и уже находились почти в центре зала, когда Макмертри вдруг схватился за сердце и, пошатнувшись, привалился к стене.
– Вам плохо? – встревоженно спросил Крейн.
– Вдруг стало тяжело дышать, – признался Макмертри. – И грудь сдавило. У меня порой прихватывает сердце. Мое лекарство в кармане пальто.
Картер помог Макмертри сесть и нашел в кармане его пальто баночку с белыми таблетками. Макмертри положил одну из них под язык. Он сидел, тяжело дыша.
– Подождем, – сказал Картер.
– Нет, лорд Андерсон, – покачал головой Макмертри. – Нет времени. Вам надо идти. И вам, мистер Крейн. Я вас догоню. Анархисты могут идти следом за нами. Я догоню вас к тому времени, как вы найдете Краеугольный Камень.
– Мне бы не хотелось бросать его здесь, – сказал Картер Крейну.
– Время от времени у него случаются такие приступы, лорд Андерсон. Думаю, бояться особо нечего. Вам лучше спрятаться в одной из этих ниш, мистер Макмертри. Там вы будете в безопасности, верно?
Картер неохотно, повинуясь необходимости, продолжил путь вдоль галереи. Крейн шел рядом с ним. Вскоре они спустились по лестнице.
– Краеугольный Камень здесь. – тихо проговорил Картер.
– Где? – взволнованно спросил Крейн.
– Там, – указал Картер.
Из зала уводил широкий коридор. В двадцати футах от входа в него на гранитном постаменте стояла каменная плита. За ней, чуть дальше, виднелись распахнутые стеклянные двери. Ветер шевелил легкую занавеску на карнизе, а за дверью было темным-темно. Почему-то от этого зрелища у Картера мурашки по спине побежали.