Они сидели за кухонным столом и пили кофе.
Хокинс молчал, казалось, очень долго.
Затем он сказал: «Граппелли однажды сказал: «Я забываю обо всём, когда играю. Я отделяюсь как другой человек, который играет.» У меня было ощущение, что Макс делает то же самое. Я думаю, когда он играл, он забывал обо всём, что его беспокоило.»
«И что это было?» - спросил Мейер.
«Ну, мы никогда не узнаем, не так ли?»
«Он когда-нибудь конкретно упоминал о том, что его беспокоит?»
«Никогда. Не при мне. Может быть, общаясь с некоторыми другими музыкантами. Но должен вам сказать, что Макс в основном держался особняком. Как будто его слепота заперла его в темноте. Как по мне, единственное, в чём он выражал себя, - это когда играл. В остальное время...» Хокинс покачал головой. «Молчание.»
Спустившись на улицу, Карелла сказал: «Остальное - молчание.»
Мейер посмотрел на него.
«Гамлет», - сказал Карелла, - «я играл Клавдия в университетской постановке.»
«Я этого не знал.»
«Да. Я мог бы стать знаменитым.»
«Не сомневаюсь.»
Они вышли на улицу и стали идти к тому месту, где припарковали машину.
«А ты?» - спросил Карелла.
«Я мог бы стать Пикассо (Пабло Руис-и-Пикассо, испанский и французский художник, скульптор, график, керамист, дизайнер и театральный оформитель – примечание переводчика).»
«Да?»
«Когда я был ребёнком, я хотел стать художником», - сказал Мейер и пожал плечами.
«Ты когда-нибудь жалел, что стал полицейским?»
«Полицейским? Нет. Эй, нет. А ты?»
«Нет», - сказал Карелла. «Нет.»
Они шли к машине в молчании, думая о не пройденных путях, о несбывшихся мечтах.
«Что ж, давай проверим и этого музыканта», - сказал Карелла.
«Я играю в «Ниночке» только в перерывах между выступлениями на дне ямы», - сказал им Сай Гендельман.
Они размышляли, что означает выступление на самом дне ямы.
«Оркестровая яма», - пояснил Гендельман. «Для мюзиклов в центре города, под сценой.»
Ему было лет двадцать или около того. Он носил длинные волосы, как анахроничный хиппи. Они могли представить его играющим на скрипке у театра в центре города, собирающим чаевые в тарелку на тротуаре. Уличный музыкант. Они также могли представить его в белой шёлковой рубашке с длинными рукавами и оборками, играющим на скрипке для пожилых людей в «Ниночке». Им было немного сложнее представить его в оркестровой яме на популярном мюзикле; с их зарплатой они редко ходили на спектакли со стодолларовыми билетами.
«Мне нравится работа в ямах», - сказал Гендельман. «Все эти симпатичные цыганки.»
Они снова запутались.
Говорил ли он сейчас о своей работе в «Ниночке»?
«Девушки из хора», - объяснил он. Мы называем их цыганками. Если сесть в оркестровую яму, то можно увидеть их платья до самого Мандерлея (вымышленное поместье из романа Дафны Дюморье «Ребекка» 1938 года – примечание переводчика).»
«Должно быть, интересная работа», - сказал Мейер.
«Если не быть осторожным, можно ослепнуть», - сказал Гендельман и усмехнулся.
Это навело их на мысль о том, почему они здесь.
«Макс Соболов?» - сказал Гендельман. «Грустный старый еврей.»
«Ему было всего пятьдесят восемь лет», - сказал Мейер.
«Бывают грустные старики, которым всего сорок», - философски заметил Гендельман.
«Вы никогда не размышляли о том, почему он такой грустный?» - спросил Карелла.
«У меня такое предположение, что это чувство вины. Мы, евреи, всегда чувствуем себя виноватыми, не так ли?» - сказал он Мейеру. «Но в случае с Максом это было действительно угнетающе. Я хочу сказать, что никто не ведёт себя так, как Макс, если только он не совершил что-то ужасное, о чём сожалеет. Никогда не улыбался. Даже не здоровался, когда приходил на работу. Мы только переодевались в костюмы... мы носим эти красные шёлковые рубашки с рюшами... (элемент декоративной отделки дамской одежды в виде присборенной, плиссированной или гофрированной полоски ткани или кружев, пришитой по центру её осевой линии – примечание переводчика).»
Итак, они решили, что белыми.
«... и обтягивающие чёрные брюки, чтобы старушки возбуждались, знаете ли. Затем он отправлялся делать своё дело. Он играл эту мрачную, задумчивую, цыганскую музыку. Что он и делал, надо сказать, великолепно.»
«Мы знаем, что он был классическим музыкантом.»
«Я этого не знал, но не удивлён. Где он выучился, вы знаете?»
«Школа Клебера.»