– Бортмеханик Айрант Скин! Вам приказано заняться техническим осмотром звездолета! Немедленно!
– Да понял я, понял… Уже иду. Возьму с собой лучшего друга Фабиана, вам он все равно ни к чему.
– Идешь и иди! — эта невинная фраза звучала так, как послать в одно мрачное не очень отдаленное место.
Наконец-то одному из бездельников нашлась работа. Почти сутки, не надеясь на компьютерное тестирование энергетических генераторов, Айрант самостоятельно лазил по переходным шлюзам, обшарил все рабочие отсеки, проверил реактивные двигатели, предназначенные лишь для взлета и посадки и, убедившись, что чары проклятой планеты оказались бессильны нанести какой-либо вред царству техники, со спокойной совестью пошел спать.
Тем временем сама Флинтронна, необъятным шаром раскинувшись под ногами, продолжала излучать черноту и уныние. Вот она: царица всех ужасов, материализовавшаяся легенда всяких кошмаров и мистических вымыслов — плыла в океане безмолвия медленно, настороженно, зловеще… У нее не было ни единого спутника, словно все другие планеты шарахались от нее как от прокаженной. С одной ее стороны висел покров безликой темноты, с другой — пеклище ада: жара, раскаленные камни, сухие обезвоженные пески. Тьма и огонь: так, кажется, изображали некоторые религии место вечных мучений.
Существовавшее лишь в мифах, оно обрело реальный прообраз. Впрочем, чего-чего, а от мучений, слава всем богам, здесь были избавлены. Какие-либо проявления чувств: радости, блаженства, или наоборот, горя и страдания, даже ощущение равнодушного созерцания на ее поверхности полностью отсутствовали. Только зловещий мертвый покой — пугающий, но не способный причинить другого вреда.
Последние сутки все толпились в отсеке визуального контроля. Место, недавно бывшее чуть ли не камерой заключения, куда с позором ссылали проигравших в карты, сейчас охотно посещали по любому поводу. Ведь здесь на аналитических дисплеях совершались настоящие чудеса: и рождение планеты из пустоты, и ее фантастически быстрый рост. Из маленького зернышка света она, будто созревая, превратилась в огромный, аппетитный для взора шар с песчаными иероглифами и мутноватым блюром атмосферы. Честное слово, зрелище стоящее того, чтобы уделить ему внимание!
Медленное перемещение «Гермеса» по орбите открывало вращающуюся панораму ее поверхности. Планета то исчезала, сливаясь воедино с чернотой космоса, то полумесяцем выглядывала из-за занавеса тьмы, приоткрывая тайны своих загадочных контуров. А когда полет проходил над дневной стороной, полностью освещенной, она скидывала с себя всякую таинственность и обнажала все свои достоинства: изжелта-красноватую поверхность, сплошь усеянную песками, глиной, да небольшими горными образованиями, с такой высоты выглядевшими как некие рисунки-ребусы, поломать голову над которыми было излюбленным занятием тех, кто находился на дежурстве.
– Все собрались? — спросил Кьюнг, не глядя по сторонам.
Боковая панель бесшумно уплыла в сторону, и появилась мозаика огней пульта ручного управления. Пять кресел стояли полукругом, ожидая своих владельцев. По инструкции, которую на «Гермесе» чтили паче Библии, взлет и посадка на планеты производились только в ручном режиме. Конечно, то же могла совершить и автоматическая система, но поверхность планет бывает столь непредсказуема, что малейшая ошибка компьютера привела бы к трагичному финалу.
– Фастер должен появиться с минуты на минуту, я с ним только что связался. — Линд первый занял свое место и весело крутанулся в кресле.
– Да… без его молитв мы, разумеется, удачно не приземлимся.
Все возбужденно переглядывались. Даже в воздухе ощущалось это неосознанное напряжение: может, близкое действие планеты, но скорее просто атмосфера всеобщей взбудораженности, сумбур самых противоречивых чувств: душевного подъема, духовного упадка, любопытства и затаившегося страха, называемого предосторожностью. Будет последним лжецом тот, кто скажет, что ничего подобного не испытывал. Остались минуты, максимум — часы, как их ноги коснутся легендарной поверхности, одичалой от одиночества и вечной вселенской тишины.
Какие-то жалкие минуты… менее чем мгновения, по сравнению с долгими месяцами полета.
В отсек наконец ввалился Фастер, угрюмый и, кажется, не совсем здоровый, с побелевшим лицом и утомленными, явно не проспавшимися глазами. Он тупым взором уставился на остальных, но думал совсем не о том, что видел перед глазами.
– Фастер, ты где? — озабоченно спросил Оди.
– Да здесь я, здесь… все в порядке.
– А был где?
– Так… погружался в хаос.
– А… на твоем жаргоне это значит спал, правильно? Наверное дурной сон приснился.
Фастер лениво кивнул. Это была его извечная проблема, возникшая явно на религиозной почве. Веру в сны, как в «святые откровения Брахмы» в его медицинской карточке можно смело записать как хроническую болезнь не поддающуюся лечению.
– Шел бы ты к чертям вместе со своими снами! — Айрант тоже находился не в лучшем настроении и рычал по любому поводу.
Впрочем, всеобщий настрой резко переменился, когда все пятеро уже сидели в креслах пристегнутые аварийными ремнями, и почти с детским любопытством рассматривали клавиатуру ручного управления, которой если и пользовались, то только во время стажировки.
– У кого-нибудь в каютах остались бьющиеся предметы, вода в графинах, неубранная еда — словом все, что может перевернуться и натворить неприятностей? — это был вопрос капитана.
– Около моей каюты остался Фабиан, но если во время посадки он перевернется и хорошенько ударится головой о стенку, это пойдет ему только на пользу, — флегматично произнес Айрант. Больше реплик не последовало.
– Через пять минут садимся! — Кьюнг обрел свой командный голос и запустил программу поиска оптимального места.
Обшивка звездолета пропиталась физически ощутимым зудом вибрации, словно в его чреве проснулось некое живое существо и принялось издавать невнятные ворчливые звуки: «кто это посмел меня потревожить?!». Короче, заработали на полную мощь реактивные двигатели, и «Гермес», охваченный четырьмя факелами плазмы, как четырьмя триумфальными олимпийскими огнями, уставший от долгого пробега по вселенной, медленно пополз вниз, к своему финишу, окунаясь в вязкую тьму и холод метановой атмосферы. Визуально было почти невозможно различить как сокращалось расстояние до поверхности. На панели работал какой-то глупый счетчик с меняющимися цифрами. Но испуганный человеческий взор видел лишь черную надвигающуюся стену — бездну, лишенную даже искорки света. Она медленно расползалась к горизонтам, поглощая эфемерные звезды и меняя оттенки безликого сумрака. Словно падали в полное Небытие…
Значит вот она какая, ночная сторона планеты. Царство теней и призраков. Лик тьмы. Мираж обманчивой пустоты. Приближалась как медленно надвигающийся ужас.
Оди был единственным, кто не смог скрыть своего волнения. Он сидел весь в поту, созерцая черную бездну, и в один миг в его голове всплыли все детские страшилки, связанные с Флинтронной. Еще тогда, в далеком детстве, смел ли он думать… мог ли он вообразить, как все выглядит на самом деле. Да пока никак! Лишь черное пугающее полотно перед глазами…
– Неужели ЭТО наконец свершилось?..
Где-то далеко-далеко дрожали и качались немногие оставшиеся звезды. Вселенная потеряла присущую ей устойчивость.
Шум нарастал…
Превратился в агонизирующий, пронизывающий до костей гул…
Произошло касание…
Тихий, мягкий толчок… Перегрузок не более, чем в остановившемся лифте.
Шум быстро стих, двигатели отключились.
Ну вот и все. Как бы подытоживая произошедшее, Кьюнг сделал глубокий вдох и громкий порывистый выдох.
– Конечная станция. Можно выходить.
Что-то весьма неопределенное и зловещее было в молчании, наступившем после этих слов. Тишина опустилась до уровня абсолютного нуля: ни звука, ни шороха, ни даже отдаленной слуховой галлюцинации, как бывает в неизведанных местах. Ничего… Словно они и в самом деле опустились на дно самой глубокой бездны.
– Послушай, капитан, никто из нас, кроме тебя, здесь ни разу не бывал, так что хочешь — не хочешь, а командовать в этой ситуации тебе и придется, — сказал Линд, расстегивая бессмысленный ремень.